Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

— Ондрик толкается… Это Марка сама… а на меня говорит… — и с радостью забираются на постель, на которой после смерти отца спят втроем, а мать, скрючившись, жмется на лавке у железной печурки. Детям под периной тепло, и они засыпают.

Мать оставила им воды, хлебушка, а на случай, если кто проснется, оставила зажженную коптилку. Старшей, семилетней Зузке, наказала присматривать за младшими, если вдруг чего понадобится. Господа вроде бы только до полуночи в театре будут, на танцы не останутся.

Турянка не оставляла еще на ночь детей одних. Это в первый раз.

— Господи, семь пробило, пора идти. — И, покрывшись платком, совсем было вышла, да никак не решится, все оглядывает комнатушку — не забыла ли чего. Посмотрела на кровать, еще раз наказала Зузке шепотом (чтоб младшие не услыхали и не испугались) быть внимательной, а коли проснутся, чтоб сказала — мама скоро вернется, спите, мол; и все ж не может уйти.

Наконец, вышла на цыпочках, заперла домишко, бежит, торопится, не смотрит, куда ступает. А в уме все перебирает: протопила вроде хорошо и детей накормила сытно, но на дворе холод такой, что быстро выстудит избу, и если, не дай бог, кто из детей раскроется, простудится, ох, не оберешься тогда хлопот. А как не пойдешь: я у них всегда работу и заработок имею: а тут и высплюсь, и за день вдвойне заплатят.

Господа — хозяин был состоятельный портной — уже с нетерпением ждали Турянку: представление начиналось в половине восьмого.

— Что ж это вы так долго? Мы опаздываем, — выговаривала ей хозяйка.

— Детишек укладывала… чтоб все у них было, коли ночью проснутся.

— Ой, да ваши-то будут спать. Не то что наши, приученные поздно ложиться.

Мальчик и девочка, лет шести и восьми, только оглянулись на тетку Мару и продолжали, развалившись на столе, листать новую книжку с картинками.

Служанка придирчиво оглядывала разодетую хозяйку, подавала ей шпильки, булавки, а ученик сидел у стола как истукан — непривычный к роли няньки при больших детях, стесняло его и присутствие хозяина, которого он боялся.

Портной закурил сигару и нетерпеливо затягивался, дожидаясь, когда же, в конце концов, жена кончит наряжаться.

Наконец, вколов в пояс на всякий случай еще две-три булавки, она пошла за мужем, наказывая, чтобы следили за детьми и уложили их в постель, когда они захотят спать. Мара спросила, не надо ли чего сделать.

— Дерите перо, — на ходу сказала хозяйка. — Вернемся не позже полуночи. Молоко и прочее там-то и там-то, — наказывала хозяйка провожавшим ее Маре, служанке и ученику.

Служанка принесла перо. Дети немного поозорничали, поиграли и попросились спать. Тетка Мара их уложила. Служанка тоже вскоре уснула прямо за столом. Ученик просмотрел книжку с картинками, почитал ее по слогам, а потом незаметно исчез, уверенный, что скоро хозяева не вернутся; пошел взглянуть через окно на господ, вернее, на представление. Что с него возьмешь — ученик.

Мара щипала перо; ученик ушел, служанка спала; тишина и детское дыхание не давали ей избавиться от мыслей: как-то там мои? Не проснулись ли, не плачут ли, может, кто упал с кровати или перину сбросил, простудится…

Маятник часов тупо раскачивался, «тик-так, тик-так», и Мара Турянка, думая о своей безрадостной жизни, отгоняла тревожные мысли, приглаживала волосы, пряча выбившиеся пряди под косынку, и никак не могла сдержать слезы. Смахивала их пальцами с налипшими на них перьями. Служанка за столом спала, положив голову на руки, но то и дело вскидывалась, просыпаясь; начнет щипать перо, скажет слово-другое о хозяйке, хозяине и тут же снова засыпает. Лет ей четырнадцать — пятнадцать, совсем еще девчонка, удивительно ли, что она, бедняжка, так изнурена.

Не выдержала все-таки Мара. Разбудила служанку, тоже Мару, не велела ей спать, пока не вернется, и, сама не своя, толком не покрывшись, побежала домой — хоть в окошко глянуть на детей. Ее бросало в жар, когда она бежала по замерзшей дороге, в беспросветной, как ее вдовья жизнь, ночи.

Заглянула в окно, вбежала в дом, дети спали. Перецеловала их голенькие ручки, личики, поправила перинку, тихонько спрашивая, каково им спится первый раз совсем одним? Очень плохо без отца, без мамки? Побыла всего минутку и, притворив дверь, побежала назад, чтобы хозяйка не прогневалась — мол, наняли ее, а она ходит бог весть где. (Служанке-то Мара сказала, что она так только, на минутку…)

Было еще только одиннадцать часов. Вернулся продрогший ученик и сразу уснул.

А хозяева отлично веселились. После представления остались на танцы. Наступила полночь, час, два часа ночи. Мара не могла успокоиться. В голову лезли бог знает какие страхи — что-то там с детьми. Опять она прибежала домой получше укрыть их, комнату-то уже всю выстудило. Ей так не хотелось уходить от них, напоследок еще глянула в окошко, да бегом назад. А на дворе туман, темень и мороз трескучий. Часы уж и четыре пробили, а хозяев все не было. Они развлекались и ни о чем не беспокоились — там ведь «Марка». Хозяин играл в карты, жена отплясывала.

А Мара всю ночь не сомкнула глаз. И хотя здесь в комнатах тоже похолодало, ей становилось все жарче. С каждой минутой она беспокоилась все сильнее, а тут еще в висках ломило…

— Ох, не надо мне и этих двадцати — тридцати крейцеров, лишь бы дома остаться. Бедняжечки мои. Отца нет, а теперь и мать не только на день, но и на ночь одних оставляет…

Нетерпеливо поглядывала она на часы, садилась, вставала, укрывала хозяйских детей, думая о своих. Что там с ними, не выходило у нее из головы. Схватила платок и, не помня себя, выбежала. Обходя скрипучий снег, будто шла воровать, бежала она по улице. Бежала, словно торопилась спасти детей от какого несчастья. В комнате холод, Мара быстро развела огонь, подложила дров, подоткнула перинку «своим сироткам», но к любви и жалости опять примешались мысли о ее обязанности.

Наконец, около пяти, явились хозяева. Мара, доложив, что дети ночью не просыпались, получила сорок крейцеров. Зажав их в ладони, радостная побежала домой.

— Видать, продуло меня… — Ее знобило, хотя дома она сразу же еще подбросила дров в печку, разбудила детей, радуясь, что все они снова вместе. — Что ж это мне так холодно? У-у-ух, — дрожа, проговорила она.

Вот уж две недели прошло после того вечера. Ночью Турянка, четвертая на этой жалкой постели, жмется к своим трем малышам, но не может согреться. Уж она и травы пила и пропотела, но как вернется вечером с работы, да и когда дома сидит, дрожь выматывает ее, душит кашель, в груди колет…

«Господи, не хватает мне только заболеть…» — думает она каждый вечер, а болезнь не отпускает…

Перевод Н. Аросьевой.