Ливиу Ребряну - Ион

— А если будет война?

— Война не может осуществить ваших чаяний. Известно же, что Румыния наша союзница. Следовательно…

— Но союзы не вечны!..

— Вы хотите сказать, что Румыния может выступить против нас? — с улыбкой спросил капитан. — Ложный расчет. Совершенно ложный. Румыния никогда не сделает этого, потому что собственные интересы заставляют ее быть с ними заодно. Заставляют! Я это умышленно подчеркиваю: заставляют!

— А если все же выйдет не так, как вы предполагаете? Как вы тогда поступите?

— Любопытный вопрос! — сказал Ливиу, становясь серьезным. — Ясно, что буду выполнять свой долг. Разве это подлежит сомнению? Мне никогда и в голову не приходило, что я хоть на миг поколеблюсь перед врагом императора, кто бы ни был этот враг.

— Наши братья…

— Тут уж не до братства. Когда брат — враг тебе и посягает на твой дом и двор, чтобы расширить свои владения, о, тогда ты разишь его, как всякого врага, не задумываясь над тем, что он был твоим братом.

Вирджил с улыбкой слушал их разговор. Раньше он сам задавал Ливиу подобные вопросы и получал те же ответы, хотя и доказывал ему шаткость его позиции. Но, зная, что подобные споры всегда досаждают брату и выводят его из себя, он радовался, что Титу припирает его к стенке.

— Оставьте его, дорогой, с ним не сговоришься! — воскликнул потом медик со смехом, видя, что Титу мрачнеет. — Это законченный ренегат… Он для нас погиб… Вот когда мы его сделаем генералом в Объединенной Румынии, он переменится.

Ливиу Пинтя презрительно усмехнулся.

— Я думаю, нам лучше поговорить о чем-нибудь другом…

— Ну да, о Радецком или о завоевании Боснии, — смеясь, ответил Вирджил…

— Мне бы очень приятно было познакомиться с произведениями нашего свояка, — продолжал капитан, не слушая шуток брата и повернувшись к Титу. — Я не так хорошо говорю по-румынски, как хотел бы, ведь я все время был в иноязычной среде, и мне не приходилось говорить на родном языке, но я люблю на досуге читать румынские книги. А вообще меня больше интересуют романы, стихов я не терплю…

— В самую жилку попал! — воскликнул Вирджил. — Титу только стихи пишет!

— Что ж из этого? В крайнем случае не стану читать…

Хотя разговор велся в самом дружеском тоне, Титу вышел от Ливиу Пинти поникшим. Доводы капитана боролись в нем с его собственными восторженными убеждениями и все настойчивее обращали его мысль к пугающему вопросу: а что, если капитан прав? К счастью, Вирджил не дал ему времени на размышления и серьезно сказал:

— Видали, сколько всякого вздора гнездится в узком мозгу военного?.. А такая опасность угрожает и всем нам, если мы не будем всеми силами оберегать свою душу от иностранной инвазии!

Сибиу выглядел празднично. По улицам толпами сновали румыны, съехавшиеся из разных мест, — священники, сельские учителя с неизменными зонтами под мышкой, городские, адвокаты, крестьяне… При всем своем немецком облике город казался теперь румынским. В этом море румын иноплеменники затерялись.

«Как будто тысячи усердных тружеников-рабов завладели гнездами трутней!» — подумал Титу, снова одушевясь при виде этого румынского муравейника.

Вечером в отеле «Траян» был банкет в честь открытия съезда. Титу сидел за столом представителей прессы, а Вирджил Пинтя, как один из крупных деятелей «Астры», чуть ли не рядом со старым председателем. Среди бойких газетчиков Титу чувствовал себя чужим. Все они знали друг друга, вели общий разговор о национальных притеснениях, судебных процессах, газетных статьях, тиражах, о румынских депутатах в будапештском парламенте, о венгерском правительстве, о прокурорах… Новый мир раскрывал свои тайны перед молодым представителем «Трибуны Бистрицы». И мир этот внушал ему чувство растерянности, расхолаживал его надежды. Во всех слышанных им разговорах кипели мелочные, личные, корыстные интересы. Никто не произнес ни единого слова о высшем идеале. Каждый, казалось, был упоен собой и заботился лишь о том, чтобы непременно возвыситься над остальными… Его соседом справа был Барбу Лука, молодой поэт; теперь он едва замечал Титу и поминутно бегал чокаться то со «знаменитым консисторским асессором», то с «его высокородием» таким-то, а возвращаясь на место, всякий раз шептал Титу:

— Каналья этот асессор, но надо обхаживать его, иначе не проживешь!

Под конец банкета, после множества напыщенных речей, Титу испытывал такую душевную горечь, что готов был расплакаться.

«Всюду один эгоизм, о, господи!» — твердил он про себя, окидывая растерянным взглядом раскрасневшиеся от вина лица с притворными улыбками на влажных губах.

— Титу, Титу! — вывел его из задумчивости раздавшийся за спиной голос Вирджила. — Идите-ка сюда!.. Что с вами, поэт? Почему вы такой унылый, когда все веселятся?

И только придя домой, Титу открыл ему свое отчаяние, со слезами на глазах, точно несмышленый ребенок, который натерпелся горьких обид, впервые ступив за порог. Вирджил Пинтя выслушал его, понимающе кивая головой.

— Все мы прошли через эти огорчения, — сказал он с отеческой мягкостью. — Но такова жизнь, мой милый. Жизнь — разрушительница иллюзий. Только тот, кто может лелеять мечты наперекор жестокостям жизни, тот никогда не потеряет веры… Конечно, если зайдешь за кулисы и увидишь весь механизм, такое зрелище не внушит высоких помыслов… А вы не смотрите на отдельную личность, отдельная личность мелка, всегда ищет себе пользы. Вы глядите дальше и тогда увидите, как изменится вся панорама… Взять хотя бы эти торжества. Не обращайте внимания на людей, на все эти речи, доклады, протоколы, где каждый старается выказать свои подлинные или мнимые заслуги… Не обращайте внимания! Все это ерунда!.. Вы постарайтесь увидеть целое! И тогда почувствуете во всех этих проявлениях хорошего или дурного, возвышенного или низкого, цивилизации или дикости, — вы почувствуете биение пульса целого народа, который хочет жить и отчаянно борется за жизнь… В бою только исход имеет решающее значение. Разве мне важно, как едят и пьют солдаты, когда идет затяжная война? История будет знать лишь одно: победили мы или побеждены… И потом, опять же, наша борьба — это активная оборона, как выразился бы мой брат, капитан. Враг атакует нас всеми современными средствами захвата, своей культурой, школой, искусством, деньгами и трудом… Мы должны барахтаться, чтобы не потонуть. Хотя бы так. Если мы держимся на поверхности — это уже великое дело. Наша цель — не пропустить врага в крепость. Так вот, цель эта, несмотря на людскую мелочность, которая вас так удручает, — достигнута. И это наша гордость. Да и вы должны этим гордиться, как всякий, кому действительно дорога его нация!