Ливиу Ребряну - Ион

Не дав Бачу времени собраться с духом, Белчуг стал выговаривать ему: какое он зло делает, мордует свою дочь, он уже притчей во языцех стал; человек не должен в горести терять рассудок, ну, согрешила Ана, но ведь всякий грех можно поправить милостью, а упрямство — это мать всех пороков; ведь Ион не лихой цыган, а усердный и толковый малый, хоть и неимущий, может, он будет более дельным зятем, чем многие другие… Тут Ана расплакалась, а Василе Бачу с горечью, прочувствованно сказал:

— Да разве я не хочу, батюшка? Уж я ли не старался? И упрашивал его, я, старый человек… Да он меня и слушать не желает. Не желает, и все. Обманул вон ее, а теперь нас прижимает… Что тут будешь делать? Вы человек святой, и справедливый, и умный… Научите меня, и я на все пойду!

Священник провел рукой по волосам, довольный ответом крестьянина, и только было собрался наставить его, чтобы он не скупился, — ведь своему детищу дает, не чужим, — как услышал в сенях шарканье постолов и потом робкий стук в дверь.

— Войдите! — живо проговорил он, заранее радуясь.

Гланеташу осторожно и почтительно отворил дверь, сразу снял шапку и положил ее у печки, Зенобия с Ионом вошли посмелее и поздоровались. Все трое выразили изумление при виде Бачу и Аны, хотя и те и другие догадывались, зачем их позвали. Белчуг поздоровался за руку с Гланеташу и с Ионом и бросил при этом взгляд на Василе Бачу, как бы призывая его убедиться, насколько он уважает их, потом уже обратился к парню ласковым голосом, скрадывая укор увещеванием:

— Слышу вот и просто не верю, что ты не захотел жениться на несчастной девушке, тогда как сам прекрасно понимаешь и признаешь, что виноват и надо исполнить свой христианский долг… Потом ведь и нехорошо это, Ион! Девушка не из дурных, не из плохой семьи, не бездомная. Посуди и сам, разве я не верно говорю?.. Ты тоже парень приличный, разумный, степенный… Как же можно так?

— Да, батюшка, парень-то и хотел бы, — ответил за сына Гланеташу, почесывая затылок и косясь на Василе Бачу. — Как не хотеть, батюшка, — добавил он после паузы и опять осекся, словно не смел докончить. Ион кивнул головой, поддакивая, что и вправду хотел бы.

Настало долгое молчание, и потом вдруг разом заговорили и Василе, и Ион, и Гланеташу. Однако священник осадил их пыл, сделав знак рукой, и ласково сказал им с примирительной и благостной улыбкой:

— Вот за тем я вас и собрал! Теперь вы потолкуйте и сговоритесь по-людскому, враждовать только цыганам пристало…

Белчуг степенно уселся за стол и вскинул на них глаза в ожидании сговора, храня благожелательную улыбку. Но мужчины были в замешательстве и уставились на него, как будто видели в нем единственное спасение. Зенобия часто вздыхала и закатывала глаза, выказывая тем самым, что она прониклась сознанием серьезности момента; Ана сгорала со стыда, сдавленно рыдала, стараясь быть незаметной, и все заслоняла живот скрещенными руками, роняя на них по временам горючую слезу… Резко отдавалось тиканье часов, стоявших на комоде, и лишь на несколько минут его заглушало громыханье каруцы на улице… Среди царившего молчания, упорного, как глухая вражда, вдруг прогудел грубый и сиплый голос Василе. Все точно испугались и повернули к нему головы.

— Я вовсе не отвиливаю, батюшка… Я за него отдаю дочь… Вон она! Пускай берет ее себе и во здравие!

Его слова разбили выжидательное оцепенение. Ион заерзал на стуле, прокашлялся и, глядя под стол, на вытянутые ноги священника и выставленные подошвы с налипшей на них грязью, с которых темными струйками сбегала вода, спокойно сказал:

— И я не отвиливаю, вот накажи меня бог, я только хочу знать, что я за ней беру и что он мне дает… Прав я, батюшка, или нет?

Оба обращались только к священнику и не смотрели друг на друга. Ану никто не удостаивал вниманием, и никто не увидел, как проясняется ее взор, тает страх по мере того, как смягчаются и слаживаются речи мужчин.

— Дочь я ему отдаю сейчас, а после моей смерти им останется все мое нажитое, на тот свет я ведь ничего с собой не возьму… Но покуда жив, не хочу в бобылях остаться и на старости лет христарадничать, — твердо сказал Бачу, по-прежнему глядя на Белчуга.

— А на что мне твоя дочь, дядя Василе? — взгорячился Ион. — Что мне прикажешь с ней делать? Будто у меня столько добра, как у тебя, иль земля есть? Иль ты, может, хочешь, чтобы мы оба в работники пошли, абы с голоду не околеть?

— Работайте и наживете! — вскричал Василе Бачу.

— Ой ли?.. А то я до сих пор не работал? Мало я горб ломал? Слава богу, не сидел сложа руки! И какой толк от моих трудов? Все равно гол, как сосенка… А ты еще хочешь, чтобы я и дочь твою кормил, думаешь, они вон мне не в тягость?

Он указал пальцем сперва на отца, потом на мать, и те с угрюмым видом закивали головами, чтобы разжалобить противника и поддержать сына.

— Пока жив, ничего не дам! Это ты наперед знай! Ни единого крейцера и ни пяди земли! Скорей убью дочь и похороню, по крайней мере, буду знать, что сам убил ее за то, что не соблюла свою честь и не послушалась меня… Вот! Так-то!

— Ну если так, то понапрасну мы себя утруждали и батюшке докучали, — сказал Ион, вертя в руках шляпу и выпрямляясь, как будто он собирался встать.

Белчуг, испугавшись, что весь его план расстроится, хотел вмешаться и уломать их, но не знал, как это сделать. Он кашлянул несколько раз, давая понять, что собирается высказаться. Снова воцарилось молчание, на этот раз нервное, прерываемое поскрипываньем стульев… Белчуг не успел раскрыть рта, как Василе Бачу опять разразился:

— Если ты рассчитывал вырвать у меня землю, обманув мою дочь, так ты просчитался, не на того напал… Ни-ни, парень!.. Гм… Я знаю, ты бы рад… Но я… гм… меня не проведешь… Это уж нет, Ион, упаси меня бог и пресвятая богоматерь!

В следующий миг Ион, Зенобия и Гланеташу возмущенно запротестовали, покрывая голос священника, призывавшего к сдержанности… Лишь теперь лед был действительно сломан и пошло пререкание на три часа. То они готовы были сойтись, то чуть не вцеплялись друг в друга, а через минуту опять успокаивались. Одна Ана помалкивала и вздыхала, как подсудимая в ожидании приговора.

Наконец Василе Бачу решился отдать пять участков земли и пару быков, причем записать землю на имя Аны. Но Ион уперся на своем: вся земля должна отойти к нему, потому что Бачу не под силу обрабатывать ее — человек он пожилой; а зато в благодарность он будет о нем заботиться и никогда не ослушается.

Тут Белчуг с победным видом поднялся. Труден был сговор поначалу. Дальше они поддадутся, сколько бы там ни вздорили. Но все это празднословие наскучило ему, к тому же он видел, что вечереет, а они еще не достигли согласия. Поэтому он спровадил их домой, там продолжать схватку, и, прощаясь за руку с мужчинами, сказал с улыбкой: