Ливиу Ребряну - Ион

Она попробовала щи, подсыпала соли… Но схватки опять начались, сперва терпимые, потом нещадные, точно ее кололи иглами. Так она промучилась до полудня, но не сдавалась, достряпала обед, уставила все в корзину, думая отослать с кем-нибудь, если господь приведет рожать.

В самый полдень боли отпустили ее и ей стало легче. Перекрестясь, она взяла корзину и пошла потихоньку, оставив дом на старика Думитру Моаркэша, который обосновался у Гланеташу, не отважившись вернуться к Параскиве.

Пшеничное поле, отведенное Ане в приданое, было далеко, в сторону к Жидовице, возле старой дороги. С чистого как стеклышко неба в отвес било солнце. Жар стоял в воздухе, тяжкий, душный, точно незримая сухая мгла. Нивы пожелтели под гнетом зноя. Лишь кое-где еще зеленели деревья, их недвижимая листва была как щит от палящих солнечных лучей. Ана шла, покачиваясь, с трудом переступая босыми ногами по заросшей бурьяном тропинке.

Пришла она раньше времени и потому направилась к дикой яблоне на краю поля, решив поставить там корзину, взять серп и сжать хоть два-три снопа. Но едва нагнулась, чтобы прислонить корзину к дуплистому стволу, ее пронзила нестерпимая боль, точно ей топором рассекли живот. Она без сил рухнула на раскаленную, истрескавшуюся землю и, стараясь подавить муку, стиснула зубы с таким хрустом, точно кто дробил кости. Но как она ни напрягалась, из груди ее вырвался протяжный и жалобный крик, а за ним тяжкие стоны, от которых у нее пересыхало в горле.

— А, батюшки! У нее родовые схватки! — закричала Зенобия, выпрямившись с серпом в руке и пучком колосьев в другой, потом глянула в сторону яблони. — Ну да… так и есть! Вон как она корчится!

— Проклятая баба! — проворчал Ион, даже не обернувшись. — Знает ведь, что срок подходит, и идет рожать в поле. Сообразила тоже, дурища, провал ее возьми!

— Молчи ты, Ион, а то тебя господь поразит, как того попа из Рунка! — проговорил Гланеташу срывающимся жалостным голосом.

— Да не так, что ли? — заметил тот мягче.

Зенобия подбежала к Ане, та билась и каталась, не отнимая рук от живота, словно хотела затушить пылавшее внутри пламя. Сквозь жидкую тень от яблони проглядывал яркий свет солнца, его белые блики трепетали на истерзанном теле роженицы.

— Да что это ты, Ана?.. Вот беда мне, и ты уж тоже, ей-богу… Дома-то не могла остаться, коли почуяла, что схватки начинаются? — соболезнующе приговаривала Зенобия, присев возле нее и стараясь облегчить ей страдания.

Как и многие старухи в селе, Зенобия, не учась, знала повивальное дело. Она развязала Ане подпояски, стащила с нее юбки и стала поглаживать ей живот сверху вниз. Ана уже не стонала, а протяжно хрипела, шепча по временам пересохшими губами:

— Помираю, свекровь… Помираю!.. Помираю!..

— Молчи, молчи, матушка, не помрешь… Потерпи еще и молчи, теперь уж вот-вот избавишься!

Мужчины продолжали жать. Гланеташу вздрагивал при каждом вскрике Аны; Ион еще рьянее вжикал серпом, но сам прислушивался и сердито бурчал, чтобы отогнать жалость, закравшуюся в сердце.

— Ох, бедняга, бедняга! — старик даже передернулся, услышав пронзительный крик.

— Такая уж женская доля! — сказал Ион, стараясь казаться спокойным, но голос у него смягчился.

Томительно гасли мгновенья, точно страшные часы. Воздух так и полыхал жаром. А на земле все замерло под пламенными ласками солнца. Кругом не было ни живой души. Лишь за шоссе, на луговой стороне у Сэрэкуцы, копошились кое-где белые букашки. Кукурузные листья с треском свивались от жары, а сомлевшие колосья на нивах покачивались, словно старались уклониться от прикосновения жгучих лучей.

Стоны смолкли, яснее слышалось воркотанье Зенобии:

— Потерпи, голубка, потерпи и молчи… Еще самую малость…

«Глядишь, еще помрет!» — мелькнуло у Иона. Мысль эта испугала его. Он хотел выпрямиться, побежать к ней, но пока думал, воздух вдруг точно сотрясся от ужасающего вопля, а за ним раздались тоненькие вскрики, похожие на кваканье спугнутых лягушек или скуленье щенка, которого прищемили дверью.

— Ребенок! — сказал Ион, робея от этого никогда не слышанного голоса, возвещавшего появление на свет еще одной жизни.

Ана стонала тише, облегченнее, тогда как новый голос набирал силу, кричал все упрямее и требовательнее.

Вдруг примчалась Зенобия, руки у нее были в крови, лицо испуганное. Она озлобленно крикнула:

— Ножниц нет… Дайте ножик, нечем пуповину перерезать!.. Живей, живей!

Она вырвала у Гланеташу нож без черенка и бегом вернулась под яблоню, боясь, как бы не случилась беда, ей уже казалось, что плач ребенка глохнет.

Оба мужчины стояли не шелохнувшись, с непокрытыми головами, устремив глаза на то место, где новое существо требовало права на жизнь. Оба испытывали изумление и смирение перед чудом, которое совершается ежедневно на глазах у людей, но все его божественное величие так и не постигнуто ими. Гланеташу истово перекрестился, за ним и Ион торопливо перекрестился три раза, чувствуя, что сам теперь как бы возвысился.

Через несколько минут они увидели Зенобию, шедшую под гору с ребенком на руках.

— Пойду искупаю его в речке… А вы пока приглядите за женкой! — крикнула она, обернув к мужчинам раскрасневшееся лицо.

— Кто, мама?.. Кто? — спросил Ион, инстинктивно вытягивая шею к ребенку, плакавшему на руках у Зенобии и дрыгавшему кукольными ножками.

— Мальчик! Мальчик! — отозвалась Зенобия и скрылась меж кукурузников, сбегая к Попову протоку, протекавшему неподалеку у подножья горы.

Ион молча подошел к жене. Рядом с ней чернело огромное пятно, оно как будто таращилось на Иона; изжаждавшаяся земля алчно впитывала кровь. Ана с трудом подтащилась к стволу яблони и прислонилась к нему спиной. Она побледнела, лицо у ней было мокрым от пота. В уголках рта еще остались пузырьки пены, но посинелые, искусанные губы сложились в счастливую улыбку.

— Настрадалась я, Ионикэ! — кротко проговорила она.

— Мальчик это! — смущенно сказал Ион, уставившись на ее изможденное лицо, сиявшее радостью.

— Свекровь говорит, на тебя похож! — продолжала Ана тише; на щеках у нее играл серебристый солнечный зайчик, крася ее.

В душу Иона нахлынули укоры совести, ему трудно было подавить их. Взгляд его стал суровым. Он хотел выругаться, но слова застряли в пересохшем горле. Он одеревенело стоял с серпом в руке, пот ручьями сбегал с его висков на рубашку.

Зенобия вскоре вернулась, держа младенца, завернутого в полотнище запаски.

— Вот твое дитятко! Видишь, какой крепыш? — сказала она, развертывая ребенка и показывая Иону. — Теперь только бы дал вам бог вырастить его!

Ион долго и почти испуганно оглядывал крошечного — чуть не с кулак — человечка, необычайно красного, с зажмуренными от яркого света глазами, с черноватым пупком, перевязанным грязной ниткой. Ион протянул руки и хотел его взять, но вдруг остановился и удивленно спросил: