Ливиу Ребряну - Ион

Ана стояла, дрожа, между оглоблями каруцы и не могла отвести глаз от Аврума. Она еще никогда не видела так близко мертвых. Ни страха, ни жалости не чувствовала она, а только острое желание прочесть на его лице тайну, останавливавшую ее самое… Ее удивляло, как это у него удержалась на макушке черная бархатная ермолка и то, что ноги у него довисали до земли и были согнуты, левой рукой он вцепился в лестницу, а правая была растопырена, точно он пытался ухватиться за что-то.

— Отойдите! А ну, посторонись! — заслышались вдруг голоса, и чья-то тяжелая рука отпихнула Ану, так что она отлетела чуть ли не в объятия удавленника.

— Да как же это никто не перерезал веревку? Не пес ведь он, прости господи! — воскликнул Херделя, с побелевшим лицом, пробираясь сквозь толпу.

Он подошел к лестнице, пощупал грудь Аврума и повелительно крикнул:

— Он теплый!.. Живо!.. Перерезай, Трифон!.. Держите его крепче, чтобы не сорвался!

Несколько мужиков, расхрабрившись, захлопотали, и уже через минуту Ана увидела закачавшийся, как часовой маятник, конец оброти.

Она не понимала, что там происходит, потому что за людьми не видно было мертвеца. Только позже она с удивлением увидела, что двое парней, наставляемые Херделей, поднимали и сгибали руки и ноги Аврума, словно хотели оживить его. И она с горечью подумала: «И чего зря мучают? Умер, так хоть отдохнет человек!»

Крестьяне шутили и посмеивались над стараниями учителя, а он через несколько времени огорченно сказал:

— Вы точно нехристи! Дали ему умереть прямо на глазах, нет чтобы сразу перерезать веревку!.. Он же только от страху умер, ведь ноги у него до земли доставали… Бедняга Аврум!

— Ну, если уж тебе суждено помереть, умрешь и нечаянной смертью, на то божья воля! — громко возгласил примарь Флоря Танку, самодовольно оглядывая окружающих, как будто был уверен, что он-то уж никогда не умрет, бог не попустит.

Все сгрудились теперь вокруг учителя, считая, что ему известно, из-за чего повесился Аврум. Покойника так и оставили под лестницей, он лежал вверх лицом, повернутый ногами к выходу, одно колено у него было согнуто, рубашка на груди расстегнута, застывшие глаза отрешенно смотрели в потолок. Джеордже Булбук, самый любопытный из всех, протискивался вперед и наступил на запачканный грязью ботинок удавленника; в испуге он перекрестился и, решив, что это дурная примета, выбежал на улицу.

Под конец Херделя должен был подробно рассказать все, что знал. Письмоводитель Штоссель подбил Аврума купить с ним на паях Господскую рощу, приписанную к Жидовице. Сделка представлялась выгодной, письмоводитель уверял, что нашел клиента, которому они сразу перепродадут контракт с большим барышом, так что им даже и не придется платить, они только подпишутся и получат разницу. Но после того, как был подписан контракт, Штоссель стал оттягивать дело. Клиент с барышом испарился. А срок, назначенный для уплаты за лес, приближался. С кем Аврум ни говорил об этом, все ему решительно заявляли, что сделка неудачная, весь лес не стоит и пятой доли условленной цены… Аврум был в ужасе, видя что ему придется распродать все и остаться ни с чем, чтобы уплатить. Две недели он страшно отчаивался. В субботу был в синагоге в Жидовице, и там все старики так ему и сказали, будто Штоссель умышленно разорил его. Аврум пошел к письмоводителю и раскричался на него, а тот вытолкал его за дверь и крикнул ему вслед: «Ступай и вешайся, если ты такой дурак!» Вернулся Аврум домой прямо позеленелый. Херделя как раз пришел расплачиваться с долгами по счету за август. Утешал его, говорил, что не надо терять надежду… Но понапрасну. Аврум заладил одно, что лучше уж повеситься, чем лишаться земли и всего состояния, нажитого с таким трудом, и опять остаться голым, как тогда, когда он приехал в Припас. Херделя, конечно, и не думал, что он это всерьез говорит, советовал ему потерпеть, ведь неизвестно, что принесет завтрашний день. «Повешусь! Повешусь!» — твердил Аврум… Вот и сдержал слово.

— Когда придет твой смертный час, пойдешь на смерть, как на свадьбу! — проговорил стражник Козма Чокэнаш и набожно перекрестился.

Ана в лихорадочном волнении слушала рассказ учителя, но больше всего ее потрясли слова стражника. Она взглянула на забытого покойника, и в голове ее, точно свет, проблеснула мысль: «Как быстро умирает человек, когда приходит его смертный час!»

За две недели до дня суда Херделя трудился всю ночь напролет, пока сочинил два обстоятельных письма, одно — субинспектору Хорвату, а другое — депутату Беле Беку; в них он изложил свое судебное злоключение и просил их замолвить словечко там, где они сочтут нужным, сам же он обязуется и в дальнейшем исполнять свой патриотический долг с удвоенным рвением.

Отослав письма, он совершенно успокоился и теперь был уверен, что все обойдется. Терпеливо ждал ответа, не тревожась больше. На всякий случай он нанял адвоката и, чтобы произвести выгодное впечатление, конечно, венгра, — того самого Лендвея, который описывал у него имущество и проводил торги. Через неделю вместо долгожданных ответов он получил от адвоката уведомление, что тот ознакомился с делом, положение представляется ему довольно серьезным и неплохо бы поручить кому-нибудь повлиять на председателя суда.

— Ну и жулик венгр! — улыбнулся Херделя, прочтя письмо Лендвея и догадываясь, в чем заминка. — Норовит выдоить побольше денег. Хе-хе, адвокат остается адвокатом… Семь шкур с тебя сдерет…

Уверенность его была тверда как сталь. Не получив ответа от своих покровителей и в канун суда, он с удовлетворением подумал, что, очевидно, оба поговорили с председателем, иначе они бы предупредили его, чтобы он сам разделывался со своими бедами, как знает.

Он договорился с Ионом вместе ехать в Бистрицу на его одноконной каруце, которую тот получил за Аной. Вечером Херделя опять наставлял его, что надо говорить на суде, чтобы все обошлось добром. Ион не принимал близко к сердцу тревогу учителя. Его больше беспокоила тяжба с тестем, которая все откладывалась. Однако он слушал советы Хердели и время от времени божился, что отсидит за него в тюрьме; учитель сердился, видя в этом дурное предзнаменование. Они решили, что Ион заявит там, будто он на коленях упрашивал Херделю написать жалобу, а Херделя отказывался пять раз. Тогда Ион взял и сам написал ее своей рукой, а потом опять пришел к учителю и попросил только переписать ее по-венгерски, потому что он не знает венгерского, но Херделя и на это не согласился. Но так как Ион не мог смириться с несправедливостью, безвинно понести наказание, то однажды вечером он пришел к Херделе с бутылкой ракии, крепкой, как спирт, оба выпили, и уж когда учитель совсем опьянел, Ион вынул свою жалобу, стал на колени и со слезами на глазах начал упрашивать, чтобы тот написал ее по-венгерски. Херделя, одурманенный выпивкой, сам не сознавая, что делает, перевел ему на венгерский жалобу господину министру, но он нисколечко не виноват.