Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Поистине беда! Особенно это тяжко мне, ибо и те и другие — мои любимые прихожане. Дон Альваро — истинный рыцарь, вы — честные, верующие люди. Да, большое несчастье… Мой долг не в том, чтобы углублять ссоры. Я призван мирить и объединять. Лишь любовь, подобная милосердию божьему, способна дать счастье людскому роду. Молитесь, веруйте в бога, искренне веруйте — вот мой совет. Мирские блага преходящи, духовные — нетленны. Страдания и вера в промысел открывают путь к вечной радости в лоне божьем…

— Тайта, что же нам делать?

— Повинуйтесь предначертаниям господним и не теряйте веры. Я не вправе дать вам иного совета. Молитесь и веруйте в милость божью. Святой Исидор особо печется о вашей общине. Помните это!

Сеньор Местас поднял очи к небесам.

— Выполняйте заповеди господни, заповеди милости и мира…

— Тайта, а как же дон Альваро? Разве он их выполнять не должен? Он ведь тоже крещеный…

Священник пристально посмотрел на них.

— Не нам об этом судить. Если дон Альваро согрешает, бог воздаст ему в свое время. Идите с миром, добрые люди. Да просветит вас вера, да поможет она вам выдержать это испытание в истинно христианском духе…

Росендо и Гойо ушли. В сердцах у них шла борьба. Они считали, что бог и святой Исидор защищают плоды земные, и хлеб, и скот, и людскую радость. О небе они думали мало. А сейчас оказалось, что надо было думать лишь о небе. Но они никак не могли разлюбить землю.

Когда они вернулись в Руми, к Росендо подошла мать Аугусто, сварливая Эулалия.

— Вернется он к ночи?

— Нет, — ответил Росендо.

— Куда вы его послали? Когда он приедет?

— Когда богу будет угодно…

Эулалия отошла, громко сетуя, но муж ее, Аврам, велел ей замолчать. Она помнила, какая тяжелая у него рука, и перестала плакать.

Аугусто пробирался через пуну, минуя проезжие дороги. К вечеру он увидел равнину Умай и спустился к ней по крутому ущелью, где было столько травы и камней, что копыта не скользили. Потом он завел коня в кустарник, привязал его короткой веревкой и сидел в кустах, пока не стемнело. Как прекрасно было вокруг! Пел сверчок, и все напоминало о счастье. Он молод, верней — они молоды (как хороша Маргича!) и вправе радоваться жизни. Но дед сказал: «Тяжек наш долг». Хороший старик дед! Похож на мудрого, много потрудившегося вола. Женщина и придает тебе сил, и их же отнимает. А все ж хорошо с ней. Аугусто в первый раз шел на такое дело и жалел, что у него нет револьвера. Поймают — убьют. Он непрестанно думал об этом: убьют, если поймают. У него один лишь мачете в кожаных ножнах… Против револьвера или карабина с ним не пойдешь. А сейчас лишняя тяжесть. Поймают — убьют… «Тяжек наш долг». Маргича, Маргича. Надвигается тьма, давящая тьма, подруга Дикаря и Наши, усталых полей и любителей неизведанного…

Аугусто вышел ей навстречу и, пробираясь сквозь кусты ежевики, добрался до лошадиного пастбища. Почти ничего не было видно. Пастбище рассекала сбоку аллея, черные тополя уходили во мрак. Вдалеке заржали кони. Аугусто лег на землю у стены, радуясь, что совсем стемнело. Неподалеку засветилась сигарета. Два всадника, словно тени, проехали мимо и остановились в самом начале аллеи, шагах в десяти от Аугусто, в пятидесяти — от его коня.

— Погаси сигарету, еще выстрелят…

— Да что ты! Ружей у них нет, а Дикарь вряд ли вмешается. Это все нервы доньи Леонор.

— Дон Альваро тоже говорил, чтобы мы были осторожны… Дай-ка мне бутылку, глотну…

— Где-то конь скачет…

— Верно.

Сквозь плотную тьму Аугусто видел лишь огонек сигареты. Прислушавшись, он с трудом различил топот копыт. Наверное, это надсмотрщики — индейцы или чоло. У них у всех слух острый. Всадники отхлебнули по глотку, потом вынули карабины. Хорошо смазанный затвор легко щелкнул. Топот приближался. Коней шесть-семь скакали совсем близко,

— Стой!

Кони все скакали.

— Стой! — И выстрел огласил тьму.

Отряд остановился.

— Кто идет?

— Здешние мы…

— Кто именно?

— Мендес.

Один из часовых поскакал навстречу отряду. Послышался смех, и кони двинулись ко второму часовому.

— Эй, Мендес, чего не останавливался? На, глотни-ка…

— А вы строги!

— Приказ такой. Сколько вас?

— Семеро. Храпун, бедняга, плох.

— Храпит много?

— Да нет, ему спину сломали.

— Сломали спину?

— Его вчера со скалы сбросили, когда он там проверял, как индейцы воду берут. Распустились!

— Пули хорошей заждались! А вы что сделали?

— Хотели мерзавцев перебить, но они разбежались.,

— Мы б их отыскали, да дела не позволяют…

Новоприбывшие признались, что уже осушили бутылочку, и поехали дальше. Еще долга слышался цокот копыт и неясный гул беседы.

Аугусто решил пойти за ними, держась возле стены, чтобы собаки, стерегущие поместье, не услышали его шагов за стуком копыт. Он перелез через две-три ограды, разделявшие поля от пастбищ, и, когда всадники въехали в ворота, юркнул в сад, — где сладко пахло персиками и лимонами. Аугусто проголодался и съел персик-другой. Теперь ему не было страшно — в самом поместье, где ржали кони и кричали люди, шаги его не слышны. Поблизости кто-то запел. Он пошел на голос, держась стены сада, и увидел окно, освещенное пузатым фонарем. Полупьяный певец пытался петь ярави [29] Яравй — грустная индейская песня. . Часовые ели, одни — стоя, другие — за столом, беседуя с теми, кто раньше был в комнате. Аугусто не мог разобрать ни слова и решил, что больше ничего не узнает.

Время шло. Певец замолчал, выпил и снова затянул свою песню с пьяными переливами.

Два надсмотрщика вышли на галерею, посмотрели в сад и направились в ту сторону, где притаился Аугусто. Он похолодел. Бежать нельзя, собаки почуют. Значит, надо совсем сжаться. Он сел на корточки, а те двое дошли до стены, сделали еще несколько шагов, топая коваными сапогами, и остановились. Слабый свет фонаря падал на их широкополые шляпы.

— Слушай, Мендес, при этом, который поет, болтать не надо. Кто его знает — может, притворился пьяным, а сам слушает! Дон Альваро говорил, индейцы — народ хитрый, кто-нибудь ихний тут есть среди слуг. Что-то мне не нравится этот пьяный. Пришел невесть откуда, сказал — из рудников. Дон Альваро его и нанял, ему шахтеры нужны… Пройдоха он и вроде бы мрачный какой-то. Не из шайки ли Дикаря…

Аугусто узнал по голосу одного из часовых. Мендес ответил:

— Доведут они меня, гады! Чего с ними возятся? Влепить бы хоть этому пулю…

— Да я ничего толком не знаю… Просто не нравится он мне. Если тебе стрелять захотелось, иди забирать землю в Руми…

— А когда это?

— Четырнадцатого. Вот вы приехали, скоро еще приедут, всего нас будет два десятка. И супрефект приведет двадцать жандармов. Индейцы-то вряд ли что затеют, а вот если Дикарь вмешается…