Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Казак читал при свете маленькой жестяной керосиновой лампы. Когда глаза уставали, он откидывался на набитую соломой подушку и размышлял о прочитанном, прислушиваясь к спокойному монотонному хрупанью животных, жующих жвачку.

Чем больше он читал, тем сильнее разгоралась в нем тяга к знанию. У него появилось нечто вроде зуда в мозгу, который можно было утихомирить только этими густыми, увлекательными строчками. Прочитав несколько раз газету с картинками, он принимался за партийный орган. Сначала эта газета показалась ему сухой и неинтересной, особенно длинные статьи. Они были написаны трудным языком и слишком общо рассказывали о невзгодах бедняков. Интересны были небольшие заметки на третьей и четвертой страницах, присланные со всех концов Болгарии, в которых ясно и просто описывались издевательства господ и полиции, рассказывалось о протестах, об арестованных, о партийной работе.

Однажды вечером, когда он полулежа разглядывал снимок рабочей демонстрации в Германии, в хлев вошел Заяц. Он молча обошел все ясли, внимательно оглядел их, сгреб лопатой навоз из-под ездовых волов и, пхнув ногой кучку рассыпанной мякины, вскинул голову.

— Ты это самое… занят чем?

— Занят.

— Чем же это?

— Читаю.

— А чего спать не ложишься?

— Не спится.

— Не спится, а керосин жжешь…

Казак пожал плечами. У него чуть не сорвалось с языка: «Ну и жгу, подумаешь!» Когда Заяц, недовольный в рассерженный, ушел, Казак пожалел, что промолчал. Он ожидал хозяйского попрека, но не из-за такого пустяка, как лампочка… Он слышал, что Заяц был им недоволен.

«Совсем не тот, каким был у Деяна! — будто бы говорил Заяц. — Работает кое-как, плакали мои пять тысяч…»

«Был деяновский батрак, да весь вышел, — подумал Казак и подмигнул сам себе. — Хоть пятьдесят тысяч давай, не найдешь его. Работаю кое-как! А он чего хочет, лодырь чахоточный? Работать, да еще пятки ему лизать?.. Дураков нет!»

Каждый день Казак читал и перечитывал коротенькие заметки в газете о издевательствах хозяев, грабительских расчетах, о скверных условиях жизни и труда в городах и деревнях. Казак удивился, когда Фика сказал, что их пишут простые люди, рабочие и крестьяне. Сначала заметки казались ему далекими и чуждыми, но постепенно становились близкими, своими. В каждой из них он находил и частицу своих горестей, тягот и желаний. Некоторые заметки были подписаны полным именем, другие — сокращенным или выдуманным, чтобы не выдавать себя, но с тех пор, как Казак узнал, что это имена простых, малограмотных, как и он, людей, он почувствовал себя одним из них. Ведь он негодовал, когда негодовали они, смеялся и радовался вместе с ними. Наверное, эти работяги читали и знали чуть побольше, коли решились писать… Вот бы и ему так… Рассказать всем, как он, горемыкам, что в таком-то селе есть некий Коста Деянов, который целых пять лет обманывал и грабил батрака и будет обманывать и грабить других, пока они не станут сознательными и не организуются для классовой борьбы. И подписаться внизу полным именем, чтобы Деян, увидев, лопнул от злости…

Или взять, к примеру, Зайца… С виду тихоня и не шибко богат, а говорит с ним напыжась и свысока и все-то недоволен, все шумит, что работа идет плохо… День и ночь не зная покоя, Казак за гроши гнет спину, ест квашеные овощи и фасоль, а Зайцу стало жаль капли керосину… Все хозяева одной породы… Но если он еще раз попрекнет, такой отпор получит, что до гроба будет помнить…

На следующий день Заяц снова заговорил с ним.

— Ты… это самое… допоздна засиживаешься…

— Ночи сейчас длинные, а делать нечего.

— Так вот… я смотрю… почитываешь…

— Читаю.

— А что читаешь?.. Про Женевьеву [22] Имеется в виду пьеса «Многострадальная Женевьева» немецкого писателя Фридриха Геббеля, пользовавшаяся большой популярностью на болгарской любительской сцене во 2-й половине XIX века. , что ли… или какую другую историйку?

— Газеты читаю.

— Какие газеты?

— Наши газеты.

— Какие это — наши?

— Наши — рабочие.

— Гм, смотри ты! — криво усмехнулся Заяц и сплюнул. — Они тоже запутались — ничего у них не выйдет.

— Кто запутался?

— Да твои рабочие…

— Вовсе не запутались! — решительно возразил Казак. — Наоборот, они на самом правильном пути.

— Ну и ну! Еще вчера был в Земледельческом союзе, а теперь ишь как в коммунистической политике разбираешься…

— Не был я в Земледельческом союзе!

— Да что ты? Будешь отрекаться, как святой Петр… Все знают, что ты был первым подручным у Деяна…

— Я был только его батраком!

— Кем был, тем и ладно — не будем об этом… Так вот что… Давай я запишу тебя в нашу партию. Там наше место среди демократов…

— Хозяин и батрак не могут быть заодно…

— Ну, ну!.. Равенства захотелось, а?

— Для одних равенство есть, а для других мы добьемся.

— Не спеши!.. И спрашивай с тех, кто тебя за нос водит… Ведь даже если твои коммунисты придут к власти, править-то будут разные комиссары, а ты будешь уже на них гнуть спину…

— Это мы еще посмотрим! — воскликнул Казак, сверкнув глазами.

Заяц в растерянности заморгал, вынул зачем-то четки, завертел их вокруг пальца и ушел.

— Все кувырком полетело, — негодующе бормотал он. — Когда это было, чтоб батрак знал больше хозяина…

А Казак лишь посмеивался: «Ишь что задумал… Коль я батрак, так под его дудку буду плясать… Но нет — сдох осел…»

С тех пор Заяц стал относиться к Казаку еще более холодно и неприязненно. Он стал чаще наведываться в хлев, придирчиво осматривал ясли, пинал кое-где разбросанную солому. Но о керосине уже не заикался. Лишь иногда, всматриваясь в пыльную паутину под крышей, он строгим тоном отдавал короткие, но незначительные приказания и уходил. Вскоре он и днем стал следить за Казаком, заглядывал под навесы, в овины, к колодцу, давал множество бестолковых указаний, сердился, что все делается не так, как надо, и ругался под нос, сдержанно и неопределенно. Казак старался по мере сил, но ему страшно досаждали эти непрерывные проверки и глупые приказания. Он привык все делать по-своему, на свою ответственность. Когда же он понял, что постоянное вмешательство в его работу имеет целью держать его под рукой и настороже, Казак закусил удила.

«Ну, погоди, паршивец… Увидишь, как работают из-под палки…»

Казак перестал усердствовать. Работал спустя рукава, делал лишь то, что приказано. Заяц начал суетиться, ругаться, орать, но Казак прикидывался тупицей и всегда с невозмутимым спокойствием отвечал одно и то же:

— Не знаю… А я-то думал… Вы не приказывали…

Заяц следил за каждым его шагом, старался ни на минуту не оставлять его без дела, но наконец отчаялся и махнул на него рукой.