Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– Я люблю тебя, дочка, – добавил он. Не думал, что это правда, но слова прозвучали убедительно. – Я очень тебя люблю и постараюсь не разочаровать тебя.

– И ты будешь веселым.

– И я буду веселым.

– Это прекрасно, – кивнула она. – Мы уже вместе?

– Да, и в пути.

– Когда мы увидим птиц?

– В это время года они гораздо дальше.

– Роджер.

– Да, Бретхен.

– Ты не должен веселиться, если нет настроения. Нам все равно будет весело. Как велит тебе настроение, таким и будь, а я повеселюсь за нас двоих. Сегодня ничего не могу с собой поделать.

Он увидел, что впереди дорога поворачивает на северо-запад через лесистое болото, а не прямо на запад. Это было здорово. Действительно здорово. Он знал, что скоро они доберутся до большого гнезда скопы на старом, засохшем кипарисе. Они только что проехали место, где он убил большую гремучую змею той зимой, когда ездил по этой дороге с матерью Дэвида. Еще до рождения Эндрю. В тот год они оба купили семинольские рубашки на маленьком придорожном рынке в Эверглейдс и надели их в автомобиле. Он отдал большую гремучую змею каким-то индейцам, которые пришли на рынок, чтобы что-то продать, и они очень обрадовались – отличная кожа и двенадцать погремушек, – и Роджер помнил, какой тяжелой и толстой была змея, когда он ее поднял. С обвисшей большой плоской головой, и как улыбался индеец, когда взял змею. В тот год они подстрелили дикого индюка, когда тот пересекал дорогу ранним утром, выскочив из тумана, начинающего рассеиваться в солнечном свете. Кипарисы проступали в нем черными силуэтами, а красивый индюк, коричнево-бронзовый, вышел на дорогу, гордо поднял голову, потом присел, чтобы бежать, и замертво упал после выстрела.

– И у меня отличное настроение, – заверил он девушку. – Сейчас мы въезжаем в прекрасную местность.

– А куда мы сегодня сможем добраться?

– Найдем какое-нибудь местечко. Как только доберемся до залива, ветер подует с воды, а не с материка, и станет прохладнее.

– Это прекрасно, – ответила девушка. – Мне не хотелось и думать, что первую ночь мы проведем в том отеле.

– Нам очень повезло, что мы смогли уехать. Не думал, что нам это удастся так быстро.

– Интересно, как там Том?

– Ему одиноко, – ответил Роджер.

– Замечательный человек, правда?

– Он мой лучший друг, и моя совесть, и мой отец, и мой брат, и мой банкир. Он как святой. Только еще и веселый.

– Никогда не знала более хорошего человека. Он так любит и тебя, и мальчиков.

– Хотелось бы, чтобы они могли проводить с ним все лето.

– Разве ты не стал бы по ним скучать?

– Я постоянно по ним скучаю.

Они положили дикого индюка на заднее сиденье, такого тяжелого, теплого и красивого, со сверкающим бронзовым гребешком, совершенно не похожего на черно-синего домашнего индюка, и мать Дэвида так разволновалась, что едва могла говорить. Но наконец сумела: «Нет. Позволь мне подержать его. Я хочу увидеть его вновь. На заднее сиденье мы сможем положить его позже». Он расстелил газету у нее на коленях, и она засунула окровавленную голову индюка ему под крыло, аккуратно накрыла крылом, а потом сидела и гладила по грудке, тогда как он, Роджер, вел автомобиль. Наконец сказала: «Он остыл», завернула индюка в газету и вернула на заднее сиденье, после чего добавила: «Спасибо, что позволил мне подержать его на руках, когда мне так этого хотелось». Роджер поцеловал ее, и она сказала: «Ох, Роджер, мы так счастливы, и всегда будем, правда?» Произошло это аккурат за поворотом, к которому они приближались. Солнце уже опускалось за вершины деревьев, но птиц они пока не видели.

– Надеюсь, тебе их не хватает не настолько сильно, чтобы ты не смог меня любить.

– Нет. Правда.

– Я понимаю, почему ты из-за этого грустишь. Но ты все равно собирался уехать от них, так?

– Конечно. Пожалуйста, не волнуйся, дочка.

– Мне нравится, когда ты меня так называешь. Повтори.

– Этим словом должно заканчиваться предложение, – короткая пауза. – Дочка.

– Может, все потому, что я моложе. Я люблю этих детей. Люблю всех троих, сильно, и думаю, что они удивительные. Я не знаю, есть ли другие такие же дети. Но Энди слишком молод для меня, чтобы выйти за него замуж, и я люблю тебя. Поэтому я забываю о них, и я счастлива тем, что могу быть с тобой.

– Ты хорошая.

– На самом деле нет. Со мной ужасно трудно. Но если я кого-то люблю, то точно знаю это, а тебя я люблю сколько себя помню, поэтому я стараюсь быть хорошей.

– Ты удивительно хорошая.

– Нет, я могу быть еще лучше.

– Не пытайся.

– Какое-то время не буду. Роджер, я так счастлива. Мы будем счастливы, правда?

– Да, дочка.

– И мы будем счастливы всегда, так? Я знаю, с моей стороны это звучит глупо, я – мамина дочь, а у тебя большая семья. Но я в это верю, и такое возможно. Я любила тебя всю жизнь, а раз такое возможно, то возможно и быть счастливым. Да? Все равно скажи это.

– Я думаю, да.

Он всегда так говорил. Не только в этом автомобиле. В других автомобилях в других странах. Но в этой стране тоже, и верил в это. И это было возможно. Когда-то все было возможно. В том числе и на этой дороге, на участке, который лежал впереди, там, где канал с чистой и быстрой водой проходил по правую руку, и по нему на долбленой лодке плыл индеец, отталкиваясь от дна шестом. Сейчас никакого индейца они не видели. Это случилось прежде. Когда все было возможно. До того как улетели птицы. До индюка. До большой гремучей змеи. Индеец в долбленке отталкивался шестом от дна. А с носа на индейца смотрел олень с белыми шеей и грудью и тонкими ногами, которые заканчивались изящными копытами, формой напоминавшими разбитое сердце, и с миниатюрными рожками на голове. Они остановили автомобиль и заговорили с индейцем, но тот не понимал на английском и только улыбался, и олень лежал мертвый, и его широко раскрытые глаза смотрели прямо на индейца. Все было возможно и тогда, и еще в течение пяти лет после. А теперь? Теперь – нет, если только он сам к этому не стремился, и от него требовалось сказать, чего он хочет, и только тогда появлялся шанс, что желания его осуществятся. Они не осуществлялись, если он их не озвучивал. Ему приходилось их озвучить, а потом почувствовать, и уж тогда, возможно, он мог в них поверить. И потом, возможно, они стали бы явью. «Возможно» – отвратительное слово, думал он, и оно становится еще более отвратительным, если возможность улетучивается, как дым с конца сигары.

– У тебя есть сигареты? – спросил он девушку. – Я не знаю, работает ли прикуриватель.

– Я не проверяла. Не курила. Я спокойна, поэтому не курю.

– То есть ты куришь, только когда нервничаешь?

– Думаю, да. По большей части.

– Проверь прикуриватель.

– Хорошо.

– Парень, за которого ты вышла замуж, кем он был?