Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– Он такой странный и удивительный. Но пока все, что он сделал, так это подвел нас к границе непонимания, – указала девушка.

– Я знаю, – кивнул он. – Давай прорываться вместе.

– Ты подумал, что я слишком честолюбива?

– Насчет историй – это нормально.

– Нет. Для тебя – нет. Я не могла бы любить тебя так сильно, как люблю, если б не чувствовала, когда ты расстроен.

– Я не расстроен, – солгал он. – И не собираюсь расстраиваться. Давай поговорим о чем-нибудь еще.

– Будет прекрасно, когда мы уедем отсюда и ты сможешь работать.

Она очень уж настырная, подумал он. Или на нее так подействовал абсент? Поэтому ответил:

– Согласен с тобой. Но тебе не будет скучно?

– Разумеется, нет.

– Если уж я работаю, то времени на работу у меня уходит очень много.

– Я тоже буду работать.

– Это будет забавно, – улыбнулся он. – Как мистер и миссис Браунинг. Правда, я эту пьесу не видел.

– Роджер, обязательно над этим шутить?

– Не знаю. – Теперь возьми себя в руки, сказал он себе. Теперь самое время взять себя в руки. Теперь будь хорошим. – Я всегда шучу. Думаю, это будет прекрасно. Конечно, тебе лучше работать, когда я буду писать.

– Ты сможешь выкраивать время, чтобы прочитать написанное мною?

– Конечно. С удовольствием.

– Правда?

– Да. Разумеется. Буду счастлив. Правда.

– Когда пьешь абсент, появляется ощущение, что ты можешь все, – продолжила девушка. – Я ужасно рада, что никогда не пила его раньше. Ты не станешь возражать, если мы поговорим о писательстве, Роджер?

– Черт, нет.

– Почему ты сказал: «Черт, нет»?

– Не знаю, – ответил он. – Давай поговорим о писательстве. Правда. Я этого хочу. Так что там насчет писательства?

– От твоих слов у меня складывается ощущение, будто я дура. Нет нужды рассматривать меня как равную себе или партнера. Я только хотела сказать, что с удовольствием поговорила бы об этом, если и у тебя есть желание поговорить.

Девушка начала плакать, не опуская головы и глядя на него. Она не отворачивалась и плакала тихо. Просто смотрела на него, и слезы текли по щекам, и губы припухли, но не искривились.

– Пожалуйста, дочка, – попросил он. – Пожалуйста. Давай поговорим об этом или о чем-то другом, и я буду доброжелательным.

Она прикусила губу, потом ответила:

– Наверное, я хотела, чтобы мы стали партнерами, хотя сказала противоположное этому.

Это ее фантазия, подумал Роджер, и почему, черт побери, нет? С какой стати ты решил обидеть ее, ублюдок? Становись наконец хорошим парнем.

– Видишь ли, я бы хотела, чтобы ты любил меня не только за то, какая я в постели, но и за то, что у меня в голове, чтобы тебе нравилось говорить со мной о том, что интересует нас обоих.

– Мы поговорим, – кивнул он. – Мы поговорим прямо сейчас. Бретхен, дочка, что ты хочешь узнать о писательстве, моя ненаглядная?

– Я хотела сказать тебе, что от абсента у меня возникают те же ощущения, как в момент, когда я собираюсь начать писать. Будто мне все под силу и писать я смогу удивительно. Потом я пишу, и это оказывается скучным. Чем правдивее я пытаюсь писать, тем скучнее выходит. И если я придумываю что-то, это выглядит глупо.

– Поцелуй меня.

– Здесь?

– Да. – Он наклонился через столик, и они поцеловались. – Ты невероятно красива, когда плачешь.

– Я сожалею, что расплакалась, – ответила она. – Ты действительно не будешь возражать, если мы поговорим о писательстве, дорогой?

– Разумеется, нет.

– Видишь ли, эта одна из составляющих наших взаимоотношений, к которым я стремилась.

Да, наверняка, подумал он. И почему нет? И она станет одной из составляющих. Может, мне даже понравится.

– Так о чем мы? – спросил он. – Помимо того, что хочется, чтобы все вышло прекрасно, а получается скучным?

– Когда ты начинал, все было иначе?

– Нет. В самом начале я чувствовал, будто могу сделать что угодно, и, пока это делал, мне казалось, что я покоряю весь мир, а когда читал написанное, все время думал, до чего же это хорошо, и не мог поверить, что это написал я. И я должен прочитать это где-то еще. Скажем, в «Сэтердей ивнинг пост».

– Ты никогда не испытывал разочарования?

– Когда начинал – нет. Я думал, что пишу величайшие рассказы из когда-либо написанных и у людей просто не хватает мозгов это понять.

– Ты действительно был таким самоуверенным?

– Не то слово. Только я не думал, что это самоуверенность. Я просто верил в себя.

– Если ты о тех рассказах, которые я читала, то твоя самоуверенность вполне оправданна.

– Увы, первые мои рассказы ты не читала. Все эти рассказы, подкреплявшие мою уверенность в себе, утеряны. В те, которые ты читала, я как раз не верил.

– Как они потерялись, Роджер?

– Это ужасная история. Когда-нибудь я тебе ее расскажу.

– Почему бы тебе не рассказать сейчас?

– Я ненавижу ее рассказывать, потому что такое случалось и с другими людьми и писателями, которые куда лучше меня, поэтому она кажется чистой выдумкой. Никаких причин для того, чтобы это случилось, не было, однако это случилось, и рана до сих пор не зажила. Нет, не совсем так. Она зарубцевалась и стала шрамом. Большим и толстым шрамом.

– Пожалуйста, расскажи мне об этом. Если это шрам, а не язва, сильной боли не будет, правда?

– Да, дочка. В те дни меня отличала невероятная педантичность. Я хранил рукописи в одной картонной папке, первые отпечатанные экземпляры в другой, а машинописные копии в третьей. Наверное, это нельзя счесть избыточной педантичностью. Да я просто не знаю, как их хранить по-другому. Ох, к черту эту историю.

– Нет, расскажи мне.

– Так вот, я работал на Лозаннской конференции [189] Лозаннская конференция (1922–1923) созывалась для подготовки мирного договора с Турцией. Хемингуэй освещал эту конференцию для газеты «Торонто стар». , и приближался длинный уик-энд, и мать Эндрю, обаятельная, красивая и добрая девушка…

– Я никогда не ревновала тебя к ней, – прервала его девушка. – Я ревновала к матери Дэвида и Тома.

– Тебе не следовало ревновать меня ни к одной из них. Они обе чудесные.

– Я ревновала тебя к матери Дейва и Тома, – стояла на своем Елена. – Теперь не ревную.

– С твоей стороны это очень благородно. – Роджер улыбнулся. – Может, нам послать ей телеграмму?

– Продолжай, пожалуйста, и не обижай меня.

– Хорошо. Мать Энди решила привезти с собой все мои бумаги, чтобы я мог немного поработать в этот уик-энд, который мы решили провести вместе. Причем собиралась сделать мне сюрприз. Ничего не написала мне о своих планах, и поэтому, когда я встретил ее в Лозанне, ничего об этом не знал. Она приехала на день позже, но предупредила меня телеграммой. Она плакала, когда я встретил ее, плакала и плакала, а когда я спросил, что случилось, сказала, что все настолько ужасно, что она не может мне сказать, и снова начала плакать. Она плакала так, словно у нее разбито сердце. Рассказывать дальше?