Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

По правую сторону железной дороги раскинулись лимонные сады и апельсиновые рощи, от красоты которых захватывало дух. Я видел террасы на склонах холмов, и желтые плоды, проглядывающие сквозь зеленую листву, и более темную зелень оливковых деревьев на холмах, и речушки, сбегающие по склонам, заметно пересохшие, занимающие только малую часть каменистого русла, и старинные каменные дома, и все было пестро. По левую руку раскинулось море, гораздо более синее, чем Неаполитанский залив, а по другую сторону моря лиловел – и такого оттенка не увидишь нигде – берег Калабрии. Синьора красотой ничуть не уступала открывающемуся из окна купе виду. Но, конечно, это была другая красота. Иссиня-черные волосы, лицо цвета старой слоновой кости, черные, как чернильницы, глаза, полные алые губы и улыбка… вы понимаете, о какой улыбке я говорю, синьор Рикосса.

– Но какое отношение это невероятно приятное путешествие имеет к храбрости Волка, капитан? – спросил Рико, который имел особое мнение о женских достоинствах.

– Самое непосредственное, Наполеон, – ответил Грейвс. – И эти алые губы, знаете ли…

– Хватит! К черту ее алые губы! – нетерпеливо воскликнул Рико.

– Благослови бог ее алые губы, Наполеон. Через какое-то время маленький поезд остановился на станции Джардини, и она сказала, что нам надо выходить, а Таормина – город на холме. Нас ждала карета, мы сели в нее и поехали по узкой, извилистой дороге в этот город. Я вел себя галантно и достойно. Хочется верить, что ты видишь это во мне, Наполеон.

В тот вечер мы пообедали вместе, и, будьте уверены, не наскоро приготовленной похлебкой. Начали с мартель-бенедиктина, потом нам принесли закуску-ассорти – чего только не было на тарелках, и все удивительно вкусное. Затем последовал бульон, прозрачный, как слеза, и маленькие рыбки, вроде бы речная камбала, запеченные в духовке, как готовят крабов в ресторане «Руссо» в Новом Орлеане. На второе подали жареную индейку с гарниром и вино «Бронте», по цвету похожее на расплавленный рубин. Виноград выращивают на склонах Этны, и, знаете ли, это вино не разрешено вывозить ни с острова, ни из страны. На десерт мы ели песочные пирожные, запивая их черным турецким кофе с ликером, который назывался «Куантро».

После трапезы мы сидели в саду под апельсиновыми деревьями. Вдоль стены росли жасминовые кусты, а в свете луны все тени становились иссиня-черными, ее губы – красными, а волосы казались окутанными туманом. Луна плыла высоко в небе, а на склоне Этны белел снег. В лунном свете все было белым, как штукатурка, или лиловым, как далекий берег Калабрии. Внизу перемигивались желтым огни Джардини. Она и ее муж вроде бы не ладили. Он служил пилотом в Истери или Хистери, меня это особо не волновало, как и вся итальянская армия, и она радовалась тому, что я приехал на несколько дней, чтобы скрасить ее одиночество. И меня мой приезд тоже радовал.

Так вот, следующим утром мы завтракали, точнее, ели то, что они называют завтраком – рогалики, кофе и апельсины. И солнце светило в распахнутые окна, когда открылась дверь и в столовую вбежал – айтальянцы не умеют входить, только вбегают, уж простите меня, синьор Дисолво, – симпатичный молодой мужчина со шрамом на щеке, в прекрасном синем, словно позаимствованном из театрального реквизита, плаще, начищенных черных сапогах, с мечом на боку и закричал: «Carissima!» [201] Дорогая, любимая, милая ( ит .).

Потом увидел меня, сидящего за столом, и его крик стих, перейдя в бульканье в горле. Лицо побледнело, за исключением шрама, который становился ярко-красным.

«Это что?» – прохрипел он на айтальянском и вытащил меч. Тут я сообразил, с кем имею дело. Видел это симпатичное, со шрамом лицо на обложках множества иллюстрированных журналов. Лупо. Синьора уже плакала, очень испуганная. Но Лупо показал себя во всей красе. Выступай он на сцене, зал аплодировал бы стоя. Никто не мог с ним сравниться.

«Кто ты такой, сучий сын?» – спросил он меня. Забавно, что выражение это интернациональное, правда? Популярно во всех странах.

«Капитан Перри Грейвс, к вашим услугам», – ответил я. Забавная ситуация, отчаянный, храбрый, сшибающий всех с ног Волк, исполненный праведного гнева, а напротив него старина Перри Грейвс, такой же невзрачный, каким вы его видите сейчас. Не тянул я на третью сторону треугольника, но что-то ей во мне понравилось.

«Дадите мне сатисфакцию?» – рявкнул он.

«Безусловно». – Я поклонился.

«Здесь и сейчас?»

«Разумеется». – Я поклонился вновь.

«У вас есть меч?»

«Прошу меня извинить, я на минутку». – Я ушел в свою комнату, взял вещевой мешок, ремень и револьвер.

«У вас есть меч?» – повторил он вопрос, когда я вернулся.

«Нет», – ответил я.

«Я вам его дам», – говорит он в блестящей луповской манере.

«Мне меч не нужен».

«Не будешь драться со мной? Грязная собака. Я тебя изрублю в куски!»

Лицо Грейвса застыло в гримасе. Но голос оставался мягким.

«Я буду драться с вами здесь и сейчас, – ответил я. – У вас есть пистолет, и у меня тоже. Мы встанем по разные стороны стола напротив друг друга, положив левую руку на стол, – ширина стола не превышала четырех футов. – Синьора отсчитает: «Один, два, три». Мы начнем стрелять на счет «три». Через стол».

Тут контроль над ситуацией стал переходить от симпатичного Лупо к Перри Грейвсу. Он нисколько не сомневался, что убьет меня в поединке на мечах. Не сомневался и в том, что убьет выстрелом из пистолета с расстояния в четыре фута, но, увидев мой револьвер, он начал потеть, выдавая этим свое волнение. На лбу проступили крупные капли пота. Он снял плащ, вытащил из кобуры пистолет. Один из этих маленьких, калибра 7,65 мм, уродливых, с коротким стволом.

Мы встали друг напротив друга, левые руки положили на стол, я помню, как мои пальцы коснулись кофейной чашки, а правая рука – с оружием – оказалась ниже кромки стола. Со своим большим револьвером сорок пятого калибра я чувствовал себя очень даже уверенно. Синьора продолжала плакать. Лупо приказал ей: «Считай, сука!» – но она истерически зарыдала.

«Эмилио! – позвал Лупо. Вошел слуга, испуганный и бледный. – Встань у края стола, – велел Волк, – и считай медленно и отчетливо. Una-Dua-Tre!» [202] Один – два – три ( ит. ).

Слуга подошел к краю стола. Я не смотрел в глаза Волка, как и он в мои. Меня больше интересовало его правое запястье: все, что ниже, включая пистолет, находилось под столом.

«Una!» – воскликнул слуга. Я смотрел на руку Лупо.

«Dua!» – И его рука начала двигаться вверх. Он был напряжен и собирался выстрелить до сигнала, чтобы наверняка убить меня. Мой револьвер рявкнул, и пуля сорок пятого калибра вышибла пистолет из его руки в момент выстрела. Видите ли, он не имел представления о стрельбе с бедра.