Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

Маленькому человеку очень весело, и кажется ему, что Синяя Борода и милый, и ласковый, но что надолго — не верится.

Дни бегут в тишине и спокойствии.

Скоро мать совершенно поправляется, даже хорошеет; а к концу четвертой недели Великого поста за чугунною оградой позвякивают бубенцы — круглобокая буланая кобылка, запряженная в узорчатые русские сани, мотает головой, нетерпеливо ожидая седока.

Сияет солнце, снега ослепительно белы, маленький человек в синем тулупчике стоит на парадном крыльце и щурится.

— Прощай, мамочка! Бабушку привези и гостинчиков.

Мать треплет его ладонью по раскрасневшейся щеке и, низко наклонившись, целует в лоб, от чего плюшевая ротонда раскрывается, обнаруживая подбивку — серый мех. Маленький человек морщится:

— Ой, мамочка, у тебя кольцо жесткое!..

Кольцо обручальное.

— Да не хлопай же меня им, пожалуйста!

Мать слегка обижается, а отец, стоящий на крыльце без шапки и без пальто, в стареньком пиджаке, недовольно крутит усы.

— Кхэ! Отойди-ка, Витенька, в сторону, ты мешаешь маме… Лучше бы сходил в кухню за ямщиком дескать, пора трогаться.

Но маленький человек забрался под ротонду матери и просит оттуда:

— Прикрой меня, милая, я буду, как в домике.

Смеющаяся мать прикрывает его полами:

— Ну, хорошо, шалун, будь, как в домике.

По лицу отца проскальзывает тень раздражения, но мать этого не замечает, волна чисто материнской радости поглощает ее: приятно быть слитой со своим детищем, быть воедино с чадом лелеемым.

Отец мрачно вертит усы.

— Ну, прощай, женка, — тихо говорит он, когда к саням подходит ямщик с заткнутым за пояс кнутом.

Мать выпускает из-под ротонды хохочущего мальчика и протягивает мужу руку:

— До свидания, Степа!

Отец усаживает мать в сани, застегивает волчью полость и улыбается неприятною улыбкой, а Василидушка подает ямщику корзинку с съестными припасами — пусть-де, у него в ногах полежит, все хозяюшке попросторнее.

Скрипит снег под полозьями, лошаденка бойко встряхивает чалою холкой, а ямщик помахивает кнутом: «н-ну ты, корявая!» — Тронулись.

— Счастливого пути!

— Прощай, родная!

— Мамочка, гостинчиков не забудь!

Едет же мать за Волгу, на «большой» вокзал, не в слободской, а что в городе: бабушка на юге живет.

— Вот мы и одни! — загадочно улыбается отец, когда сани скрываются в слободе: — пойдем-ка домой, читать Рейнеке-лис, превосходнейшую сказку про зверей.

Дома скучно, пустынно — где ты, милая мамочка?

Всплакнуть, всплакнуть мальчика тянет, а не сидеть сиднем за дубовым обеденным столом, читая по толстой книге с ярко раскрашенными страницами о разгульной и жестокой жизни свободолюбивых зверей: о льве-владыке и о достопочтенной его супруге львице, о том, как хитрый Рейнеке обижал злополучного волка, и как они вышли на судбище перед светлые очи царственной четы.

— Устал я, папочка! — ерзает по стулу маленький человек; ему очень жаль зубастого простака, от всех получающего удары и пинки по вине безжалостного лиса.

Но отец непреклонен:

— Дальше! дальше!

Палец с грязью под широким ногтем показывает строчку, на которой маленький чтец остановился.

Вновь мысль мальчика уносится в таинственные дебри лесного королевства. Стонет беззащитный кролик, прыгают детки-лисенята вкруг обреченной на заклание жертвы, а хитрый кровожадный Рейнеке высокомерно развалился в резном кресле и играет кинжалом, висящим на поясе, — то вынет его из сафьяновых ножен, то погрузит по самую рукоять. И вдруг подходит мелкими, предательскими шажками к бедному кролику и наносит кинжалом последний удар, убивающий белого пленника.

— Вот-вот! — торжествует отец, слушая монотонное чтение, — так их и надо: все с зубами, все звери дикие, н-н-никому пощады, черт дери!

Перед ним графин с водкой и тарелка с маринованными грибами. Стеклянная пробка то и дело вынимается из узкого горлышка.

До головокружения, до саднящей боли в горле читает маленький человек, порою со страхом взглядывая на отца, глаза которого постепенно наливаются кровью и бессмысленеют.

— Довольно, папочка!..

— Дальше, дальше! — нетерпеливо стучит кулаком по столу отец, — а вернется мать твоя, и матери почитай. Удивительные в лесах правы царят: за горло — и капут, и к черту всякое сожаление.

Маленький человек вновь принимается за чтение, с трудом сдерживая готовые хлынуть слезы. «Та-та-та-та!» — шумит в ушах, и он уже не знает, о чем говорит его язык.

«Та-та-та-та!» — тяжелые, неуклюжие звуки.

Ноет грудь, лицо угрюмо.

— Папочка…

— Читай, читай!

Скоро перед маленьким человеком отчетливо вырисовывается лохматая, окровавленная харя какого-то невиданного зверя. Только миг — и она расплывается, и нет ее, но маленькая душа бурно вздымается от страха и негодования:

— Не хочу! Не хочу я больше читать! Не хочу я! Устал я. Нянечка лучше рассказывает.

— Ну, будь по-твоему! — нацеживает новую рюмку отец, — бери книжку и утекай; на сегодня, пожалуй, достаточно.

Маленький человек, с пасмурным лицом, поднимается со стула, шумно захлопывает книжку и уносит в детскую. Он очень опечален — скучно без матери, скоро ль вернется она? — а книжка злая, сердитая.

В детской он засматривается из окна на груды снега, сметенного с дорожек. Благая мысль западает в разум — немедля привести ее в исполнение.

Он приоткрывает дверь и испытующе заглядывает в кухню — нет ли нянечки. Нет — ушла в сарай за дровами: унесен топор, долго провозится. Превосходно!

Через кухню стрелой, и вот уже на дворе, без шапки, без тулупчика, без рукавиц, только с книжкою подмышкой.

Лис-хитроум, бессовестный Рейнеке, позорной памяти — позорная могила!

Маленький человек озирается по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, поспешно зарывает книгу в груду грязного снега:

— Спи и мерзни, негодная!

С чугунной ограды каркает голодная ворона: К-кар! К-кар! — будто от гнева задыхается.

«Ого! — гордо думает мальчик, — сердись, сердись, тетушка, не боюсь тебя»…

Все же, для большой безопасности, опрометью бежит в кухню, где каркающая ворона не сможет его достать, если только она не оборотень, не злая ведьма, слетевшая уродливою птицей со страниц какой-нибудь сказки.

Тоска по матери не покидает маленького человека и после достойного наказания жестокого Рейнеке; чтобы утешить себя, он пользуется одиночеством для удовлетворения одной запретной страстишки.

Эта страстишка — русская печь; у шестка белила с нее пооблезли и между кирпичей виднеются расшатанные кусочки соблазнительно-вкусной глины.

Выковыряв наиболее лакомый кусочек, мальчик торопливо его съедает и чуть не давится, услышав за дверью шаги Василиды, несущей здоровенную охапку дров.