Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

— Матросик!.. Н-ну!

Ни с места.

— A-а! Так так…

Необузданная ярость охватывает мальчика, он вскакивает с салазок, поднимает брошенную на снег лопату и изо всей силы ударяет ею пса по затылку. Так весело, так хорошо — и вдруг…

Но жестокость встречается с гордостью. Игра кончается плачевно. Рыжий пес свирепо оскаливает зубы, вырывается из веревок и с диким рычанием набрасывается на обидчика. Летят клочья овчины от изодранного тулупчика, маленький человек падает в салазки на девочку и вопит благим матом, чувствуя, как из правой ноги, повыше колена, сочится что-то липкое, теплое, — конечно, красная кровь.

На детские крики из дому сбегаются люди, блестят золотистые пуговки Синей Бороды, болтается косичка Василидушки, но пес продолжает яростно трепать тулупчик.

Губы отца плотно сжимаются, волосатая рука нервно вытаскивает из кармана форменной тужурки тусклосиневатый револьвер, властно и угрожающе протягивает его по направлению к собаке, и — трах! — короткий треск острою болью впивается в левую заднюю ногу животного… перебитая нога повисает на кожице, пес вертится, как волчок, брызжа на белый снег и столпившихся людей кровью.

Сухой и отрывистый треск раздается вторично, пуля пронизывает ляжку пса, ревущего от боли.

Пес убегает в огород за баню, за ним бегут кровавые следы. В огороде он ложится под яблоню, обмотанную соломой, лижет рану широким языком и воет.

Плачущих же детей уносят домой и посылают Василиду в слободу за доктором. Боятся, — а вдруг пес взбесился, а вдруг отравил ядовитою слюной!..

Но доктор уехал в город; вместо него приходит плюгавенький веснушчатый фельдшер, в жиденьком пальто и с трясущимися руками.

Перевязывает ногу охающего мальчика и хихикает:

— Трех вещей бойтесь, молодой человек: самого себя, Господа Бога вездесущего и рябиновки-с… Хе-хе-хе! Впрочем, виноват-с, вы еще недозревший виноград…

Он пьян.

— Ну, Витя, а теперь расскажи, как это было! — ласково говорит мать, когда дверь за пьяницей закрывается; но мальчик, вместо ответа, рыдает, спрятав лицо в складках материнского капота:

— Ой, мамочка, миленькая, убей меня, убей!

Вспоминается перебитая нога пса, вспоминаются его добрые глаза.

— Убей меня, мамочка милая!..

Мать гладит белокурую головку сына, а стенные часы в гостиной угрюмо отбивают: раз-два… Будильник на буфете в столовой строго указывает черною стрелкой обеденное время.

На стол уже накрыто, суп в белой миске весело дымится, а отец бранит Василиду:

— Черт знает, что такое, — вечно наворотит ломтищи хлеба! Сколько раз тебе говорил резать тоньше… деревенщина.

Василида робко оправдывается.

Слезы на глазах мальчика высыхают, маленькая рука ловко и проворно работает серебряной ложкой над тарелкой куриного супа.

…Все, как всегда, а собаке собачья смерть.

Но нет…

До сизых сумерек рыжий пес лежит в огороде под яблоней, зализывая сочащиеся раны и жалобно завывая. Когда же из тайников выползают бесплотные тени и начинают колобродить по лесным прогалинам, по тихим кладбищам и по белосаванным полям, раненый пес с трудом подымается на ноги и ковыляет задворками, куда глядят глаза. Из его груди вырываются протяжные стоны.

У темной кучи отбросов пес на миг останавливается, соблазняясь порыться — поискать необглоданную косточку, но жестокая боль толкает дальше — продолжать бесцельное шатанье.

Задворки обнесены покосившимся деревянным забором, пес находит знакомую лазейку и выползает на брюхе в канаву, полную рыхлого снега.

Перебитая нога, как лишний придаток, только мешает движениям.

За канавою — поле. Морозная тишина чутко прислушивается к завываниям пса, а месяц то скроется, то зловеще заблестит, выпутавшись из волокон истерзанной им тучи.

Следы кровавы, впереди — тоскливый огонек.

Пес замолкает и, тяжело дыша, ковыляет к нему, словно мореход, плывущий к спасительному маяку.

Но силы изменяют, он падает на рыхлый снег и долгое время лежит без движения.

И снова, стихийным напряжением звериной воли, подымается, и снова падает, зарываясь влажным пористым носом в мерзлый снег.

Хрипит, воет, плачет звериными слезами.

И ползет…

Вперед! Вперед! К подбадривающему свету.

Разбитая нога замерзла и обледенела. Искра радости на миг западает в сердце пса, когда утомляющая тяжесть сзади вдруг исчезает, но потом он понимает, что это разорвалась кожица и на снегу осталась лежать нога, его нога, которую он так хорошо знал, и на пальцах которой были темные тупые когти.

Не надо, о, не надо двигаться вперед…

Лежит.

Стынет кровь, замерзают конечности.

Веки пса опускаются.

По темным лесам, по унылым полям бродит Великий Волк, ищущий жертвы.

Чу!.. Сейчас вопьется безжалостными зубами в трепетное горло, сейчас похитит угасающую жизнь…

Но воины смелы до смерти: пес открывает глаза и печально смотрит на стоящего над ним… человека. Несмотря на мороз, его ноги босы, а на спутанной гриве нет шапки. Из глубоких впадин сверкают два суровые ока. Неизвестный одет в черный подрясник, стянутый широким кожаным ремнем, с привешанными к нему четками.

Гладит пса по голове, осматривает его раны и, опустившись на корточки, с трудом взваливает его на согбенную спину.

Молчит.

Снег под босыми ногами поскрипывает.

И думает монах:

— Человек есть вместилище пакости!

Пес стонет.

Монах же подходит к белокаменной ограде монастыря; толстый привратник в медвежьей шубе при виде его подымается со скамьи и почтительно отвешивает поясной поклон:

— Благослови, отче.

Но руки босого монаха поддерживают живую ношу:

— Бог благословит.

Он ходил за Волгу, в городской собор, на поклон к праведным мощам, и над ним смеялись школьники, указывая пальцами на обнаженные ноги… Когда же возвращался, с душой, просветленной молитвами, рестораны были ярко освещены. Из одной портерной вышла навстречу схимнику блудница и обдала его пьяным дыханием:

— Проводи, святой отче!

Содом и Гоморра и торжество Вельзевулово!

Монах относит пса в монастырскую конюшню, постилает охапку соломы в пустом стойле, бережно укладывает на нее рыжего пса. Перевязывает раны, кормит хлебом, свежим, мягким, принесенным, по его приказу, послушником из монастырской пекарни.

Потом бредет в свою келью и, отвесив несколько земных поклонов Спасу, тускло освещенному лампадой, берет с аналоя корочку сухого хлеба — свой завтрак, ужин и обед — и принимается медленно жевать старческими зубами, запивая водой из медной кружки, формою похожей на старинную ендову.

Седовлас и важен.

Покончив с едой, опять отвешивает набожные поклоны, звеня веригами и бормоча бледными губами: