Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

Синяя Борода тоже наряжается в мундир с длинными фалдами и с высоким воротником. В петличке трехцветная ленточка от медали. Он тоже пойдет… Маленький человек не согласен.

Капризничает:

— Не хочется…

— Витя! — ужасается мать, — ведь к Боженьке… И как тебе только не стыдно? Будь умником.

Ласка действует:

— Пойду, милая.

Василидушка опоясывает синенький тулупчик красным кушаком, а отец, с кислым видом, подает матери ротонду на славном меху серого кенгуру.

Хлопают двери, Василиде наказ:

— К приходу самовар.

Выходят на крыльцо, за чугунную ограду, на поле, в многозвездный вечер.

Блестит луна, заливая снежное поле синеватым светом, печально завывают медные колокола.

— А зачем звезды на небе?

— Чтобы добрым жилось весело.

— Ага! — решает мальчик, — то не для меня, да и не для папочки.

— А зачем они наверх повешены?

Мать отвечает:

— Взошла звезда — человек рождается, скатилась — и нет его.

— Ну?

— Да, и нет его.

— А моя тоже поблескивает?

— Поблескивает.

— Маленькая?

— Как знать…

Но маленький человек отчаивается: «крошка она, да и темная».

— А собачьи звезды есть?

Мать смеется:

— Вот глупенький!

Маленький человек задумчиво смотрит на небо и молчит, машинально ступая за Синей Бородой, идущим впереди. И странное чувство его охватывает: что-то легкое, легкое выпорхнуло из груди, поднялось над белым полем, над монастырскою оградой и, как пушок одуванчика, весело и плавно полетело в надзвездные высоты. А оно — тело белое и слабое — осталось молчаливо шагать по скрипучему снегу.

И вот — уже не один, а суть два: идущий в синем тулупчике и легкий, радостный, бестрепетно возлетевший и засиявший, как звезда…

Когда же небесная свеча догорела, когда спустилась пушинкой одуванчика к тоскующему телу, душа назрела, как почка весеннего дерева, и распустилась в белый цветок:

— Мамочка, милая, Она всех помилует…

Недоумение:

— Кто она?

— …Боженька.

— Боженька Он, а не Она, — назидательно и отрывисто кидает отец, не оборачивая головы; — грешников покарает по их прегрешениям, а праведных поставит на Страшном Суде одесную Себя.

— Дурак папка! — мысленно бранится маленький человек: — я с мамочкой говорю, а он нос сует… Злюка!

Подходят к монастырю.

Ворота открыты настежь, арки угрюмы и тяжелы.

В церкви, на клиросе, монахи протяжно и гнусаво вытягивают непонятные песни; сперва мальчик пробует прислушаться к ним, но затем находит более интересным прислониться к приземистой колонне, креститься, когда все крестятся, и падать на колени, когда падают окружающие. Но скоро и это надоедает; он начинает усердно зевать, от скуки осматривая богомольцев и бородачей, одетых в подрясники, которые делают их похожими на женщин.

Восковые свечи мирно горят, лампады теплятся, а парчовый поп помахивает кадилом: «звяк-звяк! звяк-звяк!».

Скучно.

Когда же священник приступает к чтению евангелия, ноги маленького человека деревенеют, — смертельно хочется заснуть.

Глаза смыкаются.

— Аминь!

Слобожане потянулись из церкви длинною вереницей.

— Виктор! Пошевеливайся… Не отставать! — сухо говорит Синяя Борода, проходя мимо монастырской конюшни и исподлобья бросая подозрительные взгляды. Маленький человек понимает, что отец чем-то встревожен.

Наступает Рождество.

Блестят медные ручки дверей, старательно начищенные Василидушкой, на столах — праздничные скатерти, а стулья и кресла расставлены в ласкающем зрение порядке. Даже рояль повеселел, освобожденный от густых слоев пыли.

В гостиной нарядная елка, по вечерам ее зажигают — очень весело прыгать вокруг нее, вдыхая хвойный аромат и любуясь золотою звездой на ее вершине.

Маленький человек наряжен в темно-бархатную курточку с белыми кружевами, ниспадающими на плечи и на грудь. Совсем белокурый паж из блестящей свиты какого-то средневекового маркграфа!.. Но — увы! — без золотого кинжала на поясе.

— Я вам дарю эту розу, приколите ее к груди! — говорит Ирочка своему пажу, протягивая красную бумажку от конфекты.

Мальчик опускается на колени перед повелительницей, покорно исполняя ее приказание.

— А теперь давай играть по-другому.

— Хорошо, Ирочка, — соглашается мальчик, вытаскивая из-под кровати раскрашенный мячик на траурном пьедестале.

— Ах! — пугается Ирочка, схватывая мальчика за руку. — Ой, какое!..

— Молчи! — шепчет белокурый паж: — это божик Холерища. Помолимся!

Опускаются на колени перед идолом, набожно складывают руки и что-то таинственно шепчут.

Уважение к кумиру в мальчике с недавних пор еще возросло. Однажды вечером, когда отца не было дома, мать пошла с маленьким человеком наверх, к матери Ирочки. Уходя в гости, мальчик заметил, что подушка на его постели не взбита и, взбив ее, положил на старое место. Когда же они вернулись, подушка лежала в ногах и на ней была ямка, точно след чьей-то тяжелой головы…

— Аллилуйя! Аллилуйя!

Розовая Ирочка подтягивает:

— Аллилуйа! Аллилуйа!.. а что это значит?

— Молчи, не спрашивай, а то божик рассердится.

И опять:

— Аллилуйа! Аллилуйа!

Но Ирочке уже надоело. Надула губки рассердилась, щелкнув указательным пальчиком по лбу идола:

— Вот какой скучный… Не говорит…

Мальчик краснеет от негодования:

— Дрянь! Злюка! Не смей обижать моего божика!

Для большей убедительности дергает девочку за золотистую прядь волос.

— Посмей только!

Девочка начинает горько плакать, а предусмотрительный обидчик торопливо прячет идола под кровать, чтобы не отняли взрослые.

Ну, конечно, является отец и делает выговор:

— Проси у нее прощенье!

— Не хочу!

Тогда отец ставит его в угол:

— Озорник и разбойник неисправимый!

— А вот возьму и еще нос ей расквашу, — гадкая девчонка! — возмущается маленький человек.

Разобиженная Ирочка в слезах уходит домой, ее щечки пылают: всем мальчишкам следует отстригать головы ножницами!

А маленький человек стоит в углу, лицом к стене, ковыряет пальцами обои и хнычет, но слезы ему приятны: сладко страдать за веру, за возлюбленный кумир.

К обеду Синяя Борода освобождает его из-под ареста, не добившись ни слова раскаяния и, раздраженный такою гордостью, объявляет, залпом осушая рюмку водки:

— Ну-с, а завтра мы будем иметь удовольствие слушать «Попрыгунью-стрекозу» дедушки Крылова… Неправда ли, Виктор, ты основательно изучил ее к празднику?..

— Да, папочка, — робко лепечет маленький человек, отлично понимая, куда клонит свою речь отец, наслаждающийся смущением сына.

— Две недели мальчишка баклуши бил. Кажется, было, когда зазубрить басенку. Завтра непременно спрошу.