Асорин - Асорин. Избранные произведения

«Хотя конкретная форма, которую вы намерены придать этой общественной акции, ни в коей мере не кажется мне неудачной, я смогу вам помогать лишь косвенно, ибо не разбираюсь ни в теории кочующего земледелия, ни в союзах земледельцев, не слишком интересуюсь восстановлением лесов, кооперативами сельских тружеников, кредитными кассами для земледельцев (здесь они есть) и болотами и думаю, что не это есть самое необходимое для изменения образа мыслей нашего города, а с ним — его экономического и нравственного уровня».

И далее:

«Правильно говорят, что у каждого дурня свой конек, — мой конек вам известен. Я почти ничего не жду от „японизации“ Испании и с каждым днем все более утверждаюсь в своем мнении. Испанскому народу необходимо обрести уверенность в себе, научиться думать и чувствовать самостоятельно, не передоверяя это другим, и главное — иметь собственное суждение и собственный идеал в отношении жизни и своих возможностей».

Да, это было и есть самое главное: было и есть необходимо, чтобы Испания обрела веру в себя.

Каким был бы Сервантес, родись он в Сантьяго-де-Компостела? Каким бы был тогда его «Дон Кихот»? Какой была бы «Ясная ночь» Луиса де Леона, принадлежавшего Ламанче по рождению и Саламанке по убеждению, если бы он родился в Севилье? Площадь Пуэрта-дель-Соль находится на высоте 654 метров над уровнем Средиземного моря. Я, родившийся на берегу этого моря, не могу удержаться и всякий раз гляжу на удостоверяющую это бронзовую табличку на стене бывшего здания министерства внутренних дел. Воздух Мадрида — упругий, словно живой. Вода Мадрида чиста и нежна. За три года изгнания я так и не привык к парижской воде, тяжелой и маслянистой. Страстный водолюб, я готов был обойти весь Париж в поисках бутылок со словом «Виттель» на этикетке. Я — дегустатор вод, как бывают дегустаторы вин. И подобно тому, как они медленно смакуют светлое ароматное вино, так и я способен потихоньку наслаждаться легкой и кристально чистой водой. Солнечный свет в Мадриде ярок, ослепителен; контрасты света и тени кричаще резки. Мадрид не место для меланхолии и романтических страстей.

В Мадриде сплотилось поколение 98 года. Детерминизм — дитя не нашего времени. Он ведет свою родословную, по меньшей мере, от Гиппократа. В духе этой теории (я не касаюсь сейчас идеи промысла божьего) высказывались и Грасиан, и Сааведра Фахардо. Еще более законченное воплощение эта система нашла у Масдеу, в первом томе его «Критической истории Испании» (Мадрид, 1783 г.). «Под климатом я понимаю, — пишет он, — не только воздух (хотя это — главное), но и воду, и землю, и пищу». Климат (в широком толковании Масдеу) оказывает несомненное воздействие на человека. Именно он внушает нам ту или иную склонность. Однако не будем преувеличивать. В прологе к «Собранию пьес для театра» (1785) Гарсиа де ла Уэрта связывает особенности французской литературы с особенностями почвы и климата страны. Слабость подобных детерминистских объяснений литературы видна невооруженным глазом. Из тех же географических сведений можно вывести совсем другие следствия, но, кроме того, нельзя забывать и о том огромном влиянии, которое одни авторы оказывают на других. Но все же, в какой степени Мадрид повлиял на эстетику и характер писателей нашего поколения? Нельзя не заметить присущей всему поколению игры резкими контрастами, пристрастия к четким контурам. Это следствие яркого света, заливающего кастильское нагорье, его четких линий. С бульвара Росалеса видны, как на ладони, неровные, извилистые берега Гвадаррамы, где гранитные скалы летом сверкают голубизной, а зимой покрыты непорочно белым свежевыпавшим снегом. Кристальная прозрачность мадридского неба рождает в душе неиссякающую жажду чистоты. Оттого прозрачна и четка манера письма у нашего поколения. Кастелар рассуждает в одном из писем дону Адольфо Кальсадо о «ярком свете мадридского дня, придающем небу ни с чем не сравнимую чистоту, какой не увидишь ни в Венеции, ни в Риме». И в другом письме: «А о Мадриде что и говорить… боже мой, какой свет! Из окна кабинета, где я сижу и пишу, видны бескрайние небесные просторы без единого облачка, океаны света, сияющего света, гигантские пирамиды, меняющие цвет — от синего в основании до снежно-белого в высях, сверкающих словно венецианский хрусталь».

Было бы опрометчиво пускаться в рассуждения о причинах и следствиях. И все же — будем учитывать воздействие воздуха, света, тепла, воды. Об этом пишет в своей книге «Du climat de l’Espagne» (Париж, 1863 г.) доктор Эдуард Казенав, известный климатолог, член-корреспондент Мадридской академии медицинских наук, побывавший в нашей стране. Для Мадрида, напоминает ученый, характерны резкие колебания температуры. Столбик термометра находится в непрерывном движении. И следствием того является «особое невропатическое состояние, раздражительность, частая смена настроений, беспокойство и нервозность, тягостные и для испытывающего эти состояния человека, и для тех, кто рядом».

Также и доктор Хаузер в большой книге, не совсем ловко названной «Мадрид с медико-социальной точки» (Мадрид, 1902 г.), указывает: «Климат Мадрида, расположенного на возвышенности, несомненно, оказывает тонизирующее действие на организм, особенно на людей лимфатической конституции, которым нужен воздух сухой и легкий; однако на людей с особо чувствительной нервной системой тот же климат оказывает возбуждающее и вредное воздействие».

Житель Мадрида, наделенный живым и тонким умом, склонен к анализу и иронии. Он не легковерен, провести его трудно. Аналитический ум с неизбежностью увлекает его в ряды оппозиции. В Мадриде дух оппозиции, кажется, носится в воздухе. Когда дон Антонио Маура в бытность свою председателем Государственного совета выходил из зала заседаний в коридоры Конгресса немного передохнуть от утомительных дискуссий, он по обыкновению брал под руку кого-либо из друзей и говорил ему улыбаясь, с намеком на царившую в Мадриде атмосферу: «Давайте-ка пройдемся и поругаем правительство!»

Тот самый дух, о котором я только что говорил, отличал и писателей нашего круга. И болезненное беспокойство, о котором пишет француз-климатолог, было им тоже присуще. Однако разве только мы из всего нашего общества были такие? И разве мы всего-навсего перенесли эти качества в искусство, не более того? Когда возникает и развивается новая эстетика, важны все факторы — не только климатические, но и исторические и социальные.

Писатели 1898 года любят цвет. Мир живописи — их мир. Брат Барохи — художник. К нашей группе принадлежит и Пабло Руис Пикассо — несколько прекрасных портретов пером, созданных им в традиционной манере, увидели свет в нашем журнале «Арте ховен». Со многими другими художниками нас связывают узы сердечной дружбы. Мы заново открыли для испанской публики Эль Греко: наши материалы о нем заняли целый номер газеты «Эль Меркурио» (единственный ее номер, вышедший в свет).