Асорин - Асорин. Избранные произведения

Один из старых кастильских городов: Сеговия, Алькала, Авила, Бургос. В центре — особняк из каменных плит; огромный герб на воротах, широкие балконы с кованой оградой, лоснящиеся медные шары по углам решетки. В оконницах — квадратики толстых стекол: одни заменены холстиной, другие, разбитые, стянуты полосками бумаги, от третьих торчит единственный осколок. Чтобы в дыры не дуло, внутренняя дверь балкона заперта (приказ вставить стекла отдан месяцев восемь назад). Портал обложен галькой; с крыши свисает потухший фонарь; стекла в нем тоже выбиты (приказ сменить фонарь отдан вот уже полгода). Наверху — просторная зала. Спертый, пропахший потом и плесенью воздух. Шкафы, набитые бумагами всех сортов: толстые листы, листы в муравьиных цепках сплошных узких букв, листы, проштемпелеванные круглыми печатями. В глубине — помост, на нем — стол под сукном. Канцелярия Талаверы. Промокательницы, с легким шорохом посыпающие скрепленные печатью толстые листы железными опилками.

Три господина в черном входят и рассаживаются. У одного тонкое, бледное, землистого оттенка лицо; он словно мысленно вглядывается во что-то. Ничего не видит и не слышит. Не видит и не слышит мольбы, жалоб, стонов, рыданий.

Тучи полицейских, начальников и подручных, альгуасилов, канцеляристов: Марко Оканья, Бредень, Верста, Плутень, Гонсало Ксенис, Петля, Чешуйка, Хуан Кругляк… Приходят, уходят, бегут по улицам, врываются в дома, вносят и зачитывают бумаги, стучат жезлом об пол, мигают фонариками в ночном мраке.

Стряпчие, стряпчие, стряпчие, стряпчие…

Темная, смрадная камера. Гам и гомон арестантов. Варварские забавы, шлепки, затрещины. Нестройный рев богородичного молебна. В углу — бледный мужчина с запущенными волосами и бородой. Он сидит, упершись локтями в колени, сжав голову руками.

Вскарабкавшаяся на осла старуха с бумажным колпаком на голове и голыми плечами в перьях, приклеенных рыбьим жиром.

Алонсо Чурбан, сеговийский палач. Густые усы, винная отрыжка, шрам через все лицо. (Всегда к услугам, плата по договоренности.)

Граничный столб у въезда в селение. (Одни — простой колонной, другие — с изящной капителью, третьи венчает красивая клетка или живописный каменный фонарь.) Граничный столб. Плотная стая ворон и соек кружит над человечьей ногой, подвешенной за кольцо либо втиснутой в фонарь или клетку.

Костер в предзакатных сумерках. Сбившиеся кучей люди. Тоскливые вздохи. Треск сучьев. Запах жареного и уже пригорающего мяса. (В потемневшем небе затеплилась первая звезда.)

Колокола, ударившие в монастыре бернардинок, в мужской и женской обители Милосердия Господня, в часовне Калатравы, у бенедиктинцев, иезуитов, августинцев, доминиканцев…

Побирушки. Колченогие, однорукие, увечные. Побирушки с самыми жуткими и чудовищными уродствами. Побирушки, которые молятся, вопят, хныкают, корчат из своих бельмастых лиц рожи, протягивают руки.

Безлюдное поле — репей, мак, вьюнок. В просветах бурьяна сквозят уже почти стертые гряды меж давними бороздами. На взгорке — дом без дверей, с провалившейся крышей. Обок — сухой колодец.

Харчевня на постоялом дворе у дороги. Мошенники, потаскухи. Входит студент, спрашивает ужин. Все навостряют ухо, смекая, как бы его обчистить.

«И тут мой хозяин, новичок новичком и совсем зеленый, говорит: „Собери-ка, трактирщик, поужинать мне и двум слугам“».

«К услугам вашей милости, — вставляют мошенники, — всегда в вашем распоряжении. Глянь, трактирщик: этот господин отблагодарит тебя за службу, открывай кладовую, нечего жаться».

И, сказав это, один из них подходит и снимает с гостя плащ со словами:

«Отдохните, ваша милость, господин мой».

И стелит плащ на каменную скамью.

В университете новичок. Суета, беготня, гомон в галереях. Свора учащихся обступила новенького и осыпает его плевками.

Дворики и приемные королевского дворца, битком набитые ожидающими. Средние и обедневшие дворяне, простые солдаты. За кожаными поясами — документы и прошения.

Кабальеро ударяет шпагою идальго, не признавшего в нем — высшем по иерархии — господина. (В «Персилесе и Сихизмунде» Сервантеса, книга I, глава V, идальго обращается к кабальеро «господин», тот же вместо положенного «ваша милость» ограничивается простым «вы». Идальго взбешен и бросается на кабальеро со шпагой. «И — сказано-сделано — нанес ему два отменных удара в голову».)

Измызганная, оборванная солдатня, стершая ноги, давным-давно не получавшая плату и стаями бредущая по дорогам от селения к селению.

Зрительный зал театра, отделение для женщин. Дабы развлечь присутствующего на представлении короля, придворный выпускает из клетки крыс. Паника, ужас, прыжки, крики, слезы, обмороки. (Король и вельможи смеются.)

Мадрид, центральная площадь. Широкие деревянные скамьи набиты народом. На балконах — дамы и господа. Утыканные копьями быки. Все ревут от восторга и плещут в ладоши. «Как эти господа сумели внушить себе, будто унизить быка — это подвиг?» — спрашивает Кеведо.

(Не в этом ли пассаже из «Послания к графу-герцогу» впервые поднят голос против варварского быкоубийственного зрелища и фламандских развлечений от безделья? Не совсем. Году в 1480-м Эрнандо дель Пульгар в одном из писем к дочери-монахине объясняет, насколько по-разному видишь быков с арены и из-за барьера: «Тем, кто выходит на арену, мнится, будто они вольны идти, куда желают, и передвигаться по своей охоте, но одни падают, других калечат, третьи без причины бегут сломя голову, преследуемы не столь быком, как страхом; иные беспрестанно в движении, то нападая, то отпрядывая, другие же сталкиваются с быком и сдаются, а вонзивший в него острие не смог бы ответить, зачем он с таким упорством и наперекор такой опасности стремится погубить того, кто не сделал ему ни малейшего вреда…»)

Дворянин, взошедший на плаху и обезглавленный: он умирает в расцвете сил и ясном сознании, «не просто храбро, но с блеском».

«Весь день он пролежал на плахе, обезглавленный. Над телом читали заупокойные молитвы. Граф де Луна созвал друзей похоронить усопшего, и к ночи собралось много приглашенных и тех, кого привело сострадание. Палач открыл лежащие на помосте останки дона Родриго; их сложили в гроб для повешенных и воспретили идти за телом. Так, в незакрытом гробу, альгуасилы с фонарем перенесли его на кладбище босоногих братьев-кармелитов, где отыскали яму, сбросив его туда и засыпав землей».