Асорин - Асорин. Избранные произведения

И комиссия, теперь уже без всяких промедлений и обращений в другие инстанции, начинает действовать. По ее докладу, все еще не опубликованному и входящему в состав «Топографических реляций», подготовленных по приказу Фелипе II, мы знакомы с Аргамасильей-де-Альба времен Дон Кихота. Прежде всего — кто основал этот город? Основал его дон Диего де Толедо, настоятель монастыря святого Иоанна; место, на котором вырос город, называлось Аргамасилья; основатель принадлежал к роду Альбы. Отсюда и наименование — Аргамасилья-де-Альба.

Первоначально город — и тут мы вступаем в другую стадию развития его характера — первоначально город был основан в местности, называвшейся Ла-Моралеха; это случилось в 1555 году. Но вдруг вспыхивает моровая болезнь; население бежит из города и, охваченное ужасом, не зная, что делать, бросается толпой на холм по названию Боньигаль, и там вновь закладывает город. А через несколько лет на новый поселок обрушивается другая эпидемия, и опять жители, потрясенные, испуганные, доведенные до отчаяния, бросаются со всех ног, бегут кто куда и, наконец, собираются в местности под названием Аргамасилья, и здесь основывают еще один город, тот самый, который сохранился до наших дней и где появился на свет великий ламанчец. Теперь вы видите, как за несколько лет, между 1555-м и 1575-м, сложился образ мыслей нового поколения, среди которого окажется дон Алонсо Кихано? Видите, как паника, нервное потрясение, отчаяние, тревоги, которые пережили матери этих новых людей, сообщились им и создали в новом городе атмосферу повышенной чувствительности, беспокойства, упорного, горячего стремления к чему-то далекому и неизвестному. Поняли вы, почему вся Аргамасилья является странствующим городом и почему именно здесь должен был родиться самый главный из странствующих рыцарей? А теперь добавьте к этому, что кроме эпидемии, о которой мы говорили, на город обрушиваются еще полчища саранчи, подчистую съедают весь урожай и добавляют новые заботы и страдания к уже испытанным. И, если вам всего этого показалось мало, чтобы определить и создать совершенно особый характер, примите еще в расчет, что само расположение, сама топография нового города должны были способствовать возникновению необычного, исключительного состояния болезненности и отчаяния. «Это больной город, — пишут о нем составители доклада, — потому что река Гвадиана часто выходит из берегов, ее воды заболачивают местность возле города и ветер заносит в него испарения от стоячей воды». Этого достаточно, чтобы завершить наше представление о городе; но если мы продолжим исследовать доклад комиссии, мы найдем в нем еще, пусть на первый взгляд и незначительные, детали, факты, которые являются дополнительным подтверждением только что изложенному нами.

Аргамасилья — нездоровый город, основанный поколением с повышенной нервной чувствительностью. Кто потомки этого поколения? Чем они занимаются? В сообщениях, на которые мы ссылались, перечислены наиболее знатные жители города — дон Родриго Пачеко, два сына дона Педро Прието де Ба́рсена, сеньор Рубиа́н, племянник Пачеко, братья Бальдоливиас, сеньор Сепеда и дон Гонсало Патиньо. И относительно каждой из этих особ составители доклада мимоходом уведомляют нас: сыновья Педро Прието де Барсена вели тяжбу в защиту своих прав на дворянство; сеньор Сепеда тоже судится; сеньон Рубиан затеял судебный процесс с самим городом; братья Бальдоливиас также не избегают судебных схваток, и, наконец, племянники Пачеко занесены в книгу налогоплательщиков, наверно, потому, что несмотря на все хитрости и мошенничества «не сумели подтвердить свое благородное происхождение»…

Таков город Аргамасилья-де-Альба, ныне самый прославленный из городов Ламанчи. Разве не естественно, что все эти главные и побочные причины безумия, отчаяния, насыщающие атмосферу города, в один из великих моментов истории слились воедино и создали образ неповторимого идальго, которого мы, приблизившись с опаской, видим в этой комнате, где он то углубляется в чтение, то бросает быстрые, пламенные взгляды на старую, изъеденную ржавчиной шпагу?

Сколько времени я уже нахожусь в Аргамасилье-де-Альба? Два, три, четыре года, шесть лет? Я потерял представление о времени и пространстве; со мной больше ничего не случается, я даже писать разучился. Утром, едва засветает, по широкому двору принимается прыгать, скакать туда-сюда, заливаясь отчаянным чириканьем, стая воробьев; под моим окном раздается звучное кукареканье петуха. Надо вставать. Снаружи, из кухни, доносится стук упавших на каменные плиты щипцов, скрежет передвигаемых треножников и потрескивание занявшейся огнем виноградной лозы. В доме начинается обычная ежедневная жизнь: Ксантипа ходит взад-вперед, опираясь на палочку; Мерседес выбивает пыль из мягкой мебели; Габриэль берет тяжелые портновские ножницы и собирается кроить что-то из грубого сукна. Я распахиваю окно: в нем нет стекол, рама затянута белым полотном; через это полотно в комнату проникает матовый свет. Комната большая, вытянутая в длину; в ней кровать, четыре стула и сосновый стол; стены побелены известкой, а нижняя их половина покрашена в серый цвет; пол покрыт грубой циновкой из белого дрока. Я отправляюсь в кухню; кухня напротив моей комнаты — над очагом большой вытяжной колпак, на одной из стен висят ковши, сковороды, кастрюли; яркие языки пламени вздымаются в очаге и лижут его каменную плиту.

— Добрый день, сеньора Ксантипа; добрый день, Мерседес.

И я присаживаюсь к огню; мой друг петух продолжает петь; кот — тоже из моих друзей — трется о мои брюки. Церковные колокола уже сзывают на большую мессу; день ясный, солнечный; надо сделать то, что делает из века в век каждый порядочный испанец: выйти погреться на солнышке. Из кухни этого дома попадаешь во внутренний дворик, вымощенный галькой; половину дворика занимает галерея, другая половина — открыта. Продолжая наше путешествие, мы обнаруживаем небольшие сени, за ними дверь, затем вторые сени и, наконец, — выход на улицу. Пол повсюду земляной, неровный, в буграх и выбоинах; стены беленые и до половины покрашены серой или голубой краской. И на всем в доме: на дверях, потолках, закоулках — лежит отпечаток дряхлости, неподвижности, глубокого покоя, векового смирения (таких исконных, таких испанских), который заметен во всех ламанчских домах и делает их столь непохожими на шумные и оживленные жилища Леванта.

Очутившись на улице, мы замечаем, что широкие, светлые улицы идеально соответствуют внутреннему устройству жилищ. Это вам не мавританские городки Леванта, уединенные, обособленные; это обширные, просторные, вольные поселения старого кастильского народа. Кажется, что здесь любое воображение может идти своим собственным путем, независимое, не обремененное никакими оковами и путами; здесь нет атмосферы, связывающей все умы в нечто вроде невидимого снопа; улицы необычайно просторны; дома низкие и широкие; местами огромный портал какого-нибудь внутреннего двора нарушает то, что мы назвали бы духовным единением домов; там, в конце улицы, виднеется необъятная, бесконечная равнина, а над нами, в каждый ясный час, словно притягивая к себе все наши устремления, открывается тоже необъятный, сияющий свод. Разве не в этой среде родились и сформировались великие личности искателей приключений, мореходов, конкистадоров, могучие, страшные, но одинокие и анархичные. Достанет ли здесь, в этих городках, молчаливого внутреннего согласия воль и умов, необходимого для прочного, долговременного процветания нации? Я брожу по улицам этого города. Рассматриваю низкие, широкие, белые дома. Время от времени по широкой улице проходит какой-нибудь земледелец. Нет ни суеты, ни движения, ни шума. В 1575-м Аргамасилья насчитывала 700 жителей; в 1905-м в ней живут 850. В 1575-м в Аргамасилье было 600 домов; в 1905-м их 711. За три столетия она мало преуспела. С 1900 года до сегодняшнего дня, как мне сказали, здесь выстроено не больше восьми домов.