Анджей Струг - Новеллы и повести

Это было неделю назад. А сегодня вечером Леонек явился собственной персоной. Пришел, как ни в чем не бывало, и спросил, свободен ли мой диван; он только приехал и пока не может найти пристанища. Узнав, что работа остановилась, он очень огорчился, но вскоре пришел в хорошее настроение и с присущей ему самоуверенностью пообещал всех здесь расшевелить. Из дома Леонек сбежал в чем был. У него нет ни белья, ни вещей, ни ломаного гроша. «Я мог бы, — рассказывал он, — взять у старика несколько тысяч монет, но он расценил бы это как воровство. Не тронул ни копейки, даже на дорогу не взял, «зайцем» ехал!

Совсем сумасшедший. Он поселился у меня окончательно с намерением «привести в движение все варшавские дела». Думаю, что пребывание в тюрьме сильно раздуло в нем самомнение. Он критикует «старых», тактику, отсутствие конспирации, добивается какой-то «современной» и «реальной» программы. Ну и ну. Кто его всему этому обучил? Парень он энергичный, но вполне вероятно, что может наделать глупостей. Никого из старших здесь нет. Может, я должен им руководить? Попробую. Сделаю все, что только в моих силах.

Все это по меньшей мере странно и даже смешно. Но работа налаживается. Дело оживилось — верно; но также верно и то, что, кроме меня и Леонека, в Варшаве никого нет и руководить движением некому. Массы — это всего лишь несколько разрозненных кружков, которые неугомонный Леонек сумел разыскать и восстановить в течение двух недель. Мне казалось, что самое главное сейчас — научить этих людей тому, чего они еще не умеют, то есть проводить с ними регулярные собрания. Однако Леонек считал, что гораздо важнее выпустить воззвание от имени самого центрального комитета партии. Мне было не по душе такое самозванство. Тогда он взял это на свою ответственность. Составил пламенную прокламацию, подписал ее от имени нашей самой высокой партийной власти и напечатал на гектографе. Ему помогал какой-то таинственный помощник, о котором он не хочет мне рассказывать. Факт свершился. Не знаю, что скажет Конрад. По-моему, все это крайне легкомысленно. Правда, содержание прокламации не противоречит программе, оно только грозное и напыщенное. Особенно удручает меня, что Леонек свято верит в то, будто ЦК существует, и «массы», следовательно, должны чувствовать над собою власть. В «массах» нужно поддерживать уверенность, что высшего руководства партии не могут коснуться даже самые большие репрессии. Понимая столь странным образом психологию масс, Леонек сам избрал себя в центральный комитет, хотя в качестве «самодержца» был достаточно лоялен: его принимают только за «наместника». История государств и династий учит, что регентом малолетнего правителя назначают совершеннолетнего опекуна. А у нас получилось наоборот. Хоть бы Конрад наконец вернулся. У парня кружится голова. Теперь он готовит от имени партии очень опасную прокламацию в связи с тридцатой годовщиной январского восстания [33] Имеется в виду восстание 1863 года. . Между прочим, там должна быть, насколько я помню, такая фраза: «Костюшко, защищая интересы шляхты, проливал кровь крепостных и является для нас тем же Скобелевым…» Он говорит, что теперь покажет, как нужно бить националистов. Я не националист, но шутовства не люблю. К сожалению, остановить этого отчаянного мальчишку мне не под силу. Самое время, чтобы кто-нибудь привел его в чувство. Но мне не оставили ни одного адреса, — хоть удавись, ничего не сделать. Могут быть неприятности. Один кружок в районе Воли [34] Воля — рабочий район Варшавы. (а может, и не один) собирается каждую неделю, и все там вооружены ножами. Так приказал от имени партии Леонек. Он ни за что не хочет объяснить мне, ради чего это делается, видно, сам не знает. А рабочим нравится. Говорят, что он принимает какую-то присягу при свечах. И это нравится. Лучше бы (если уж нет иного выхода) он засыпался. Ведет себя крайне неосторожно; подружился с Огоровичем, который боится его и во всем слушается. У старого почтенного осла и юного безумца есть какие-то общие тайны. Кто знает, может быть, и Огорович входит в состав комитета. У него такой вид, что всего можно ожидать. Мир перевернулся вверх ногами, у меня голова идет кругом. Будь я циником, смеялся бы до упаду; будь я решительным человеком, написал бы по крайней мере папе в Пабяницы, чтобы он силой забрал отсюда Леонека и заточил в своем дворце. Но теперь и это поздно: малый не ночует у меня и забегает только на минутку похвастаться очередною новостью, одна лучше другой: его «работа» развивается, ширится. Все это, очевидно, завершится неслыханным и опасным скандалом.

Конрад появился как раз вовремя. Я рассказал ему обо всем и ожидал от него упреков (хотя что я мог сделать?). Но он выслушал все без заметного удивления, по своему обыкновению, не рассердился, даже не ругал. Сказал только, что скоро начнется большая работа, есть новые люди. Спросил, нет ли за моей квартирой слежки. Он ничуть не изменился, прекрасно выглядит, спокоен. Ну, это хорошо. Я робко осведомился о Хелене и, чтобы скрыть смущение, стал настойчиво расспрашивать о Марте. Оказывается, обе уже в Варшаве. Мне хотелось уловить, поженились ли Конрад и Хелена, но по его виду никогда ничего не узнаешь. Вероятно, да. Он попросил разрешения прийти ко мне на неделе. В назначенный день Конрад явился и начал что-то писать; спустя некоторое время сюда же пришел Леонек. У «диктатора» был такой испуганный и жалкий вид, что я сразу простил ему все глупости. Начались мучительные и унизительные для него расспросы: «Что ты здесь натворил, осел эдакий? Кто тебе разрешил? Кто тебя уполномочил?..» Мне было очень жаль мальчишку, и чтобы пощадить его самолюбие, я потихоньку убрался. Однако хорошая «баня» ему полезна. Из Леонека еще получится стойкий и серьезный революционер.

Ко мне прислали ночевать на неделю маленького чернявого человека — личность совершенно мне неизвестную. Каждый раз он приносил под мышкой пакет, а за пазухой и в карманах брюк — пачки литературы. В итоге ее набралось изрядное количество, и я заполнил ею целый ящик в комоде. Гость ежедневно докладывал мне таинственным шепотом: «Принес тут еще немножко…» Он вообще говорил невнятно, мямлил, на вопросы отвечал как-то туманно и не заканчивал начатые фразы. Если же он сам о чем-либо спрашивал, то я никогда не был уверен, хорошо ли его расслышал, а если расслышал, то правильно ли понял. Часто он что-то бормотал или ворчал, а когда его спросишь: «Что вы говорите?», отвечал: «Ничего, ничего, это я так, про себя». Каждый раз, войдя и поздоровавшись, он шел прямо к окну и выглядывал, потом смотрел по углам, на печь. «Чего вы ищете?» — «Я ничего не ищу». Какой-то нелюдим и оригинал. Должно быть, важная фигура, судя по поведению Марты, которая поручила мне позаботиться о нем особо.