Анджей Струг - Новеллы и повести

Так что еще долго останутся невыясненными элементы, из которых слагаются определенные общественные явления. Впрочем, хватит об этом, ибо мы отнюдь не намерены читать лекцию о мистических загадках, таящихся в недрах современного общества.

…Это был железный цилиндр в футляре из желтой кожи.

Цивикова, посвященная сыном в тайну, отнесла бомбу к своей старинной подруге, которая благодаря влиятельным покровителям уже лет десять жила на полном пансионе в приюте для калек, основанном какой-то лодзинской фирмой. Здесь было безопасно. Кому бы пришло в голову подозревать стариков да немощных старух из приюта или же сестер милосердия, хозяйничающих в этой богадельне? Старушка прятала бомбу в головах, под тюфяком. Трудно объяснить, почему она согласилась принять столь опасную вещь; достаточно того, что она взяла и ужасно этим гордилась. Так гордилась, что даже похвасталась соседкам справа и слева. По ночам старухи шепотом передавали новость друг другу, и так она дошла до мужского или, точнее, стариковского отделения. Ее знали все — прислуга, кухарки. Но тайна так и осталась тайной и не вышла за пределы богадельни. Здесь не было сознательных революционеров, одни беззубые, впавшие в детство старики да развалины-старушенции, но в те времена микробы революции носились в воздухе и попадали с ветром туда, где их никто не сеял, заражая людей, находящихся, казалось бы, вне всяких подозрений; правда, эпидемия эта продолжалась недолго.

Цивикова была далека от социалистов. Жизнь слишком долго ломала ее, чтобы она могла поверить, будто горе и несправедливость когда-нибудь удастся стереть с лица земли. Идеи, которых Сташек набрался на фабрике, только лишь тревожили ее, потому что за это сажали в тюрьму. Но сыну она ни в чем не мешала, а если надо было, старалась помочь. И только в революцию, когда после одной из забастовок Сташек получил большую прибавку, когда трудовой люд начал поднимать голову и осознавать свою силу, только тогда она по-настоящему поверила сыну.

Но все равно очень горевала Цивикова, что настал конец счастливой жизни, длившейся целых три года.

Счастье пришло в субботу, когда Сташек принес домой первую получку. Старая даже расплакалась. Целый рубль отдала она за мессу и выслушала ее внимательно, сосредоточенно, проливая радостные слезы и бормоча нескончаемые благодарственные молитвы. Она умоляла бога простить ее за то, что всю жизнь грешила, за то, что роптала и плакалась на свою долю, за гордыню, за то, что завидовала сытым, за все, в чем упрекали ее на исповедях ксендзы.

Старая Цивикова отдыхала впервые в жизни. Отдыхать она не умела и без дела мучилась, а порой ее даже охватывал страх. Искать заработка Сташек ей не позволил, так что других дел, кроме как приготовить обед, убраться в комнате да обстирать сына, у нее не было. Ей просто трудно было свыкнуться с мыслью, что не нужно с утра до ночи вертеться, как белка в колесе. Теперь она могла поспать в свое удовольствие, могла целыми часами напролет сидеть сложа руки. Могла, сколько душе угодно, просиживать в костеле, ходить по кумушкам да сочувствовать чужой нужде. Совесть корила ее за такой непомерный достаток, не оставляли мысли о божьей каре, томили предчувствия, сулили скорый конец хорошему — обязательно грянет какая-нибудь беда…

— Слишком все хорошо, ох, слишком хорошо! — вздыхала она.

В конце концов привыкнуть можно ко всему. Шло время. Цивикова уже начала присматривать невестку, но ни одна не была хороша для ее Сташека, а сам он не торопился под венец — в голове у него было совсем другое. Старуха долго не понимала, какими такими делами занимается Сташек, пока однажды полиция не забрала нескольких его товарищей. И тут словно бы заглянула ей в глаза прежняя жизнь.

— Сташек, ты что это затеял?

— Так надо, мама, ты над этим не думай, это мое дело.

— Ох, возьмут тебя, замучают, пытать будут, в Сибирь сошлют…

— Ты, мама, за социализм не боролась, а мучали тебя здесь, в Лодзи, хуже, чем в Сибири.

— На что вы, глупые, замахиваетесь?

— На все. Или мы к чертовой матери, или капитализм! Не на живот, а на смерть — теперь по всему миру так, и мы не отступим!

Пробовала она разжалобить сына:

— А что же со мной будет? Работать я не могу, старая стала, сил уже нету.

— Все идет к тому, чтобы никто в старости без помощи не остался. К этому идет, и так будет, а до того времени все страдают, так что и тебе придется потерпеть. Я тут не виноват. Жизнь такая. Я был бы виноват, если бы ничего не делал и думал только о себе или о тебе. Если все рабочие будут послушными сынками, так жизнь никогда не изменится. Понимать надо.

— Ой, сыночек, сыночек…

Пришла война, а вместе с нею пришла революция и внесла сумятицу в души и мысли добропорядочных обывателей. Стачки за стачками, демонстрации, кровавые расправы. В глубине, в придонных отложениях нищеты и несправедливости забродили таинственные силы и рванулись вверх. Ожили темные бездны и начали выбрасывать на поверхность жизни странные происшествия, неожиданные события, великие подвиги и страшные преступления.

Каждый день приносил ошеломляющие, поразительные новости, и чем дальше, тем непонятней становились перемены, происходящие в обществе и человеческой душе. Дивился своей силе рабочий, удивлялся, глядя на него, враг, и удивлялись даже те, кто считал себя руководителями. При свете дня, наяву происходили совершенно невероятные события. Наутро мир с ними свыкался, переваривал их, забывал и шел дальше. Казалось, что все возможно и все необходимо. Жалобно стенал старый мир, испугались те, что были сильными, осмелели те, что никогда ничего не смели. Все пошло шиворот-навыворот, рушился порядок, спокойствие, растоптаны были, казалось бы, такие незыблемые и такие привычные законность, мораль, добродетель. Одни говорили, что это конец света, другие, напротив, что это только начало.

Не знали, что писать, публицисты; не знали, к чему готовиться, вожди нации. «С одной стороны, это прекрасно, что царское правительство обессилено и обескровлено, но, с другой — скверно, что голодранцы слишком подняли голову. Прекрасно, что близятся какие-то перемены: скверно, ибо эти перемены могут зайти чересчур далеко. Прекрасно, что рабочие выходят на демонстрацию, прекрасно, что появляются антиправительственные воззвания, прекрасно, что устраиваются покушения; скверно, что кругом забастовки, что началась дороговизна, что пришли в упадок промышленность и торговля.

С одной стороны, это прекрасно, что социалисты мертвой хваткой вцепились в глотку царскому правительству, но с другой — скверно, что правительство не обращается к компетентным, уважаемым общественным деятелям с просьбой помочь успокоить страну. Прекрасно, что стало неспокойно; ужасно, что нет покоя».