Анджей Струг - Новеллы и повести

То ли это сам Оравец, то ли его портрет нарисованный. Чудеса! Портрет зашевелился! Оравец рукой глаз заслоняет, будто от солнца, и смотрит за перегородку, где сидят его мужики. Посмотрел вниз, увидел судей, достал из-за пазухи пушку, прицелился и давай палить. Беззвучно стреляет Оравец, не слышно выстрелов.

Угодил в офицера, в того, что речь говорил, потом застрелил того толстого, что в центре сидел, за главным столом, потом…

Обрадовался Войтек и от радости проснулся. Сел на койке, помянул своего товарища, молитву прочитал за упокой его души. На глазах у Войтека погиб Оравец, ухлопал его на месте казак, который стрелял, спрятавшись за своего убитого коня, и никого к себе не подпускал.

— Ох, сны, сны… Маета из-за них только.

Горевал Войтек, вспоминая свою бабу, детишек и дом свой. Мучился, все не мог понять, почему такой оборот приняло дело. Когда сидел он с товарищами, было ему легче. Целых три месяца просидели они вместе. Хоть бы поглядеть на них еще разок. Поведут их, наверно, вместе, вот и свидятся, вот и хорошо.

Горевал он еще оттого, что так мало сделал, что так недолго довелось ему бороться. Если б он знал, что так мало повоюет, ни один бы полицейский не уцелел во всем уезде.

Утешал себя только тем Келза, что честно боролся и ничего не испугался, что поднялся со всеми за мужицкую правду, и казнят его, как казнили многих хороших товарищей. Читал он в партийной газете об их геройстве и гибели, имена павших за революцию обводят в газете черной рамочкой. Не боится смерти Келза, ничего он не боится. Только мучают его непривычные мысли.

Спал он так вечером на четвертый день. Совсем темно было, когда проснулся, но лампу еще не приносили. Показалось ему, будто сидит кто-то на табурете и курит. Светится в темноте папироса, освещает чье-то лицо. Словно во сне.

Пошевелился Келза, да нет, не сон.

— Есть тут кто? — спросил осторожно, так как не был уверен, что ему ответят.

— Есть.

— Кто же такой?

— Перевели меня сюда до утра. Мест нет, новеньких привезли.

— А утром куда? — спросил Келза, а у самого мороз по коже. Худо одному, но с тем, кого завтра повесят, еще страшнее.

— Выпустят меня завтра.

— Гляди-ко!

Обрадовался Келза неизвестно чему.

— Вы что, из отряда? Или, может, случайно попали?

Незнакомец только свистнул в ответ.

Когда принесли лампу, увидел Келза молодого парня лет девятнадцати, не больше. Длинные волосы, большие светлые глаза. Взгляд прямой и невинный, как у малого ребенка. Никогда не видел Келза таких ясных глаз.

— Вы из города будете или из деревни?

— Я вольная птица, всюду бываю.

— Видно, помучили вас собаки эти немало. Совсем отощавши. Есть будете? Сейчас кипятку принесут, а у меня колбаса есть и сыр, поешьте вволю.

— Ладно, спасибо.

— Где вы сидели? Мы-то поначалу, как вместе сидели, так перестукивались, почти всех старых здесь знаем.

— Я наверху был. Со стороны Вислы.

— А с кем?

— А с тем, кого уже нет. Трое нас было друзей. Двоих сегодня ночью повесили.

— Ох! — вздохнул Келза. — Это наши, не вешают других. Это из нашего отряда.

— Не из вашего.

— Я тоже из отряда. Во вторник осудили меня на смерть.

— Значит, завтра ночью и повесят, может, послезавтра…

— И я так думаю, — проговорил Келза, задетый за живое тем, что парень не удивился даже и говорит о чужой смерти, как о деле обычном. А про себя подумал: «Не иначе бандит, хотя чудной какой-то. И говорит чудно…»

— Вы поляк? Говорите как-то не по-нашему.

— Поляк, не поляк, не все ли равно. Я человек. Родом из Варшавы, в Америке жил некоторое время, ну и в других краях, где по-польски не говорят.

— Ого!.. И хорошо там, в Америке, нашим?

— Кому как. Везде одно и то же.

— Ну, Америка — богатый край, народ там свободный.

— Кто богатый, тот и свободный.

— Ну, это пустые разговоры. В Америке царя нет, там республика.

— У кого деньги, тот и царь.

— Деньги везде силу имеют. Зато там справедливость, выборы свободные, школы, суды. Земли свободной много.

— Там за деньги любого купить можно, депутатов и избирателей, самого президента и тех же социалистов.

— Брехня все это. Депутата-социалиста за деньги не купить. В этом-то я разбираюсь, хоть за границами не бывал. Не знаете вы социалистов, потому и болтаете всякий вздор.

— Откуда вам знать, что я знаю?

— Выходит, знаю. Социалистов поносят только те, которые заодно с буржуазией да со шляхтой, или еще круглые дураки.

— А вы повторяете, как попугай, чему вас обучили. Есть и другие люди, кроме ваших социалистов. Они тоже за правду стоят. Они весь мир переделают.

— Ишь куда хватил, умник какой. Расскажи-ка и мне, дураку, что это за люди.

— Была охота время терять! Чего вас учить? Вас завтра на свете не будет.

— И то правда. На что мне разные бредни.

Келза лег на койку, отвернулся к стене и заснул. Разбудил его новый сосед.

— Вставайте, есть будем.

— Неохота мне есть. Кушайте сами на здоровье. Зачем мне? Я уже труп.

— Вот смешной человек. Повесят его завтра, а то и послезавтра, а он уже сегодня от еды отказывается. И не стыдно?

Поднялся Келза с койки, но был сердит: навязался, леший, на мою голову, не дает покою.

— Поем, однако…

Еще до суда привезла Келзе баба шесть колбас и два больших сыра. Парень ел с жадностью, будто его целый год голодом морили. Келза радовался и все ему подкладывал.

— А где ваши вещи?

— Нет у меня вещей. Я не буржуй, чтобы сундуки за собой возил.

— А кто ж вы такой?

— Я? Человек. Я же вам объяснял.

— Всякий — человек.

— Ну да!

— А за что вы сидите? За что ваших повесили?

— За то, что мы правды хотели. Вот так. А повесили их за убийство и ограбление купца-еврея, за убийство двух офицеров, и еще за кражу денег из монопольки, А мне ничего «пришить» не могли. Ребята не выдали, на суде показали, что первый раз меня видят. Да к тому же прикинулся я сумасшедшим.

— Так ваши офицеров тоже убивают?

— Нам безразлично, кого убивать. Мы убиваем тех, кто нам мешает.

— Как это мешает?

— Мешает жить. Каждый имеет право жить по-человечески. Вот, к примеру, идет голодный, заходит в лавку, здоровается вежливо и берет себе, скажем, колбасы. Лавочник орет: «Плати!» А я ему: «Не могу, голодный я, потому и беру». Он мне по шее, а я его по черепу. Ну, крики, полиция. Расправимся с полицией, и делу конец. Когда бы все так поступали, все бы пошло по-другому.

— Ну, положим, с голоду, ладно. А купца-то за что?

— Узнали мы, что на руках у купца большие деньги имеются. Вот и решили втроем на эти денежки пожить спокойно годок — худо у нас дела тогда шли.

— Как это, спокойно пожить?

— Да так, как умные люди живут. Буржуй всю жизнь с самого рождения ничего не делает, а простому человеку нельзя и год отдохнуть? Хотели мы поехать в Вену. Собирались издать там такую брошюрку агитационную. Есть у нас в Вене один товарищ, писатель, ну и еще несколько знакомых.