Анджей Струг - Новеллы и повести

Темная заслонка опустилась перед глазами, и за ее непроницаемой плотностью он уже ничего не мог разглядеть. Впервые за много прошедших с тех пор лет ему захотелось плакать, ощутить сладостное облегчающее блаженство слез. Пожаловаться кому-то, прижаться, укрыть в коленях заплаканное лицо. Откуда это? Зачем? Он не мог ответить. Снаружи, сквозь толстую тюремную стену, сквозь маленькое оконце вверху ворвалось в камеру громкое пение. Грубые голоса угрюмо выводили мелодию, она поднималась из глубин мрака и рассекала на части этот нежный весенний день. Песне вторил мерный, четкий стук шагов.

Он испытал в эту минуту такое чувство, будто чья-то жестокая рука выхватила его из приятной полудремы и швырнула в чужой, холодный мир. Сразу обступили его требовательные мысли, тормошили, приказывали: вспомни, отгадай!

И он наконец пришел в себя. Понял — это же идут солдаты.

Исчез светлый образ прошлого. Своей таинственной отраженной жизнью оно прожило, наверно, всего несколько минут и снова отступило туда, где неподвижно лежат окаменелые годы. Тоскующая мысль устремилась за ним следом, но прекратила скоро бесполезную погоню. В голове путано крутились знакомые, скучные картины настоящего; прицепился и не давал покоя какой-то отрывок из недавно прочитанного романа. Он старался отделаться от назойливой фабулы и бесцветных героев, ибо все это мешало ему и отдаляло цель его поисков. Казалось, что она уже совсем близко, все прояснится в конце концов и снизойдет желанный покой. Он встал и опять начал ходить по камере из угла в угол, тропинкой, протоптанной многими поколениями узников. Как обычно в такие минуты, он не замечал ни стен, ни скудной тюремной «меблировки». Глаза его снова устремились туда, в созданный воображением далекий мир; сегодня он инстинктивно еще упорнее отгораживался вызванными из прошлого образами и видениями от суровой действительности.

Чья-то умная, добрая рука прикрыла ему глаза, успокоительно и заботливо коснулись души теплые ладони. Но опять принялись кружиться шепчущимся роем непонятные слова и повели свой страшный рассказ. Близко, почти касаясь его лица, взмахивал крыльями невидимый ужас. Кто-то злобно домогался: «Отвечай! Говори!» Чужая, неясной формы мысль ворочалась в мозгу, меняя одну за другой обманные маски и всякий раз спрашивая: ну что, не узнаешь меня?

Из мутного вихря показалось на миг милое сердцу видение. С тоской и страстью вбирал он эти скупые капли живой росы и, ощутив их вкус, жаждал еще сильнее, страдал еще сильнее. Грудь еще вздымается в волнении от только что пережитой радости, а радость уже погасла. Устремляется вслед за ней мысль, прилежно трудится, неуклюже воссоздавая образ утраченного счастья. Растревоженное сердце стучит, ждет, рвется из груди.

…Конечно, всего лишь мгновение назад. Он не был с ней знаком и никогда не говорил с ней. А между тем они любили друг друга так, как это случается только один раз в жизни. Встречаясь на улице, они проходили мимо и только обменивались взглядами, за которыми взрослый человек угадал бы чистую нежность, робкую полудетскую влюбленность. Они думали друг о друге непрестанно, и нескончаемо длились их немые диалоги. Имя ее, может самое обыкновенное, звучало волшебно; неизъяснимое блаженство повторять и повторять его про себя! Утром, когда он шел в гимназию, а она в свою школу, они встречались на одном и том же месте. Вот показалась вдали ее легкая фигурка, от волнения все плывет у него перед глазами… Однажды оба, будто управляемые некоей таинственной рукой, замедлили шаг и приостановились на секунду, пламенея от застенчивости, не зная как быть, какое сказать слово.

Где ты, девочка, где ты сейчас, скромный цветок далекой моей юности? Зачем ты посмотрела на меня своими ясными глазами оттуда, из темных глубин, и в один миг разбередила душу?

Он прижался головой к холодной стене и безвольно отдался во власть прошлого. Стоял, замерев в ожидании, словно кто-то мудрый и спокойный обязан был дать ему ответ на все бесчисленные вопросы. Но мучительная боль не проходила, холодное острие вонзилось в сердце и не было сил выдернуть его, не было сил оторвать от горла жесткие пальцы, свалить чудовищную тяжесть.

И вдруг снова ощутил он прикосновение ласковых рук; они обняли, прижали к груди крепко — неизвестный друг, неизвестный утешитель. Теперь можно было хоть на минуту перевести дыхание, собраться с мыслями. Наконец-то снизошел покой на измученного человека и он ощутил готовность примириться… С чем? Пока еще не знал, еще был далек от истины, ах, если бы хоть немного продлилось это состояние сонного спокойствия, блаженного отдохновения…

Его разбудил каменный голос — это говорила стена. Она чего-то требовала, она стучала, словно безжалостный молот бил по голове. Он оглянулся вокруг и понял, где находится; вспугнутые призраки отлетели на быстрых своих крыльях. Он снова очутился лицом к лицу с тоскливой, угрюмой пустыней в этот солнечный, весенний день.

Настойчивый стук не прекращался. Не разобрав еще слов, он понял, что сообщают о чем-то важном, какую-то новость, но он не пошевелился. «Хотя бы уж сегодня оставили меня в покое. Я уже не хочу…»

Почему «хотя бы сегодня»? Почему «уже не хочу»? Вопросы стучались в его мозг, и стучала, отстукивала стена свою торопливую тюремную скороговорку.

Он не стал отвечать. Не было никакого желания общаться; люди, товарищи, соседи — не надо, не надо.

Он лег на койку лицом к стене и закрыл глаза. Голова была тяжелая; на темя давил огромный камень. Отдохнуть, избавиться от путаных мыслей. Подольше, подольше ни о чем не думать.

Этот час, когда он лежал в бездумном оцепенении, был единственным часом отдыха за все последние дни, с которых началась его новая жизнь, совершенно не похожая на прежнюю. Мучительные, изнуряющие мысли не оставляли его ни на минуту, он лишился сна, ночи проходили в кошмарных видениях, в полубреду. Теперь он как будто засыпал; все отодвинулось куда-то, исчезло. Благодетельная тьма накрыла его, смежила усталые веки. Он не услышал даже, как отворилась дверь и на пороге показался начальник тюрьмы. Не слышал, как он отступил назад и ушел. По улице прогромыхали пушки, и рота солдат гаркнула, приветствуя какого-то генерала. Затем издали донеслись звуки оркестра; перекликались, словно кукушки, паровозы, и глухо загудел железнодорожный мост, по которому пролетел поезд.

Время шло. Опять тихо отворилась дверь — солдат принес обед, поставил на стол миски и вышел, не взглянув на узника.

Он открыл глаза и вскочил с койки.

Мысли еще не прояснились, но что-то неудержимо надвигалось на него, неслось навстречу, разрастаясь до чудовищных размеров и заслоняя собою весь мир.