Дэвид Марксон - Любовница Витгенштейна

Несомненно, что молодая женщина спит в Делфте, который находится в Голландии и в котором писал Ян Вермеер.

Ну, вообще-то его и называют обычно Ян Вермеер Делфтский.

Тем не менее сейчас меня поразило то, что, несомненно, в каком-то смысле молодая женщина все-таки также спит и в Метрополитен-музее.

Если только, по какой-то причине, сама картина уже не в музее, относительно чего можно искренне усомниться.

Даже если бы у меня не было рамы, я бы гвоздями прибила эту картину на место.

Кстати, я никогда не жалела времени, чтобы сделать это. Как бы холодно ни было в тот момент.

Однажды в Национальной галерее я оставила трещину в полотне Карела Фабрициуса, но не настолько большую, чтобы не суметь затереть ее воском и заклеить с обратной стороны.

Но, как бы то ни было, если я могу искренне усомниться в том, что та, другая, картина уже не находится в Метрополитен-музее, то невозможно отрицать тот факт, что молодая женщина спит также и в Метрополитен-музее.

Как невозможно отрицать и тот факт, что на картине Рогира ван дер Вейдена Иисуса снимают с креста на Голгофе, но одновременно его также снимают и на верхнем этаже Прадо, в Мадриде.

Прямо рядом с окнами, которые я вымыла.

Я не вижу никакой возможности опровергнуть какое-либо из этих утверждений. Даже хотя, как я уже говорила, с первым из них, когда я напечатала его раньше, что-то оказалось не так.

Я не намерена беспокоиться об этом, хотя вполне понимаю, как кто-то мог бы об этом беспокоиться.

Ну, возможно, я уже говорила, что на самом деле беспокоюсь.

Хотя я только что съела салат.

Пока я ела салат, я думала о том, как Ван Гог сошел с ума, снова.

Господь всемогущий.

Ван Гог не сходил с ума во второй раз. Это я подумала о нем снова.

Да и вообще, если быть более точной, то я снова думала о том, как Ван Гог пытался съесть свои краски.

Возможно, об этом мне напомнил тот факт, что я сама ела, хотя я ела разные виды салата, а также грибы.

Когда Фридрих Ницше был безумен, он однажды начал плакать, потому что кто-то хлестал лошадь.

И Джеки Робинсон — на какой же позиции он играл за Бруклин?

А еще Кэмпи — кого так звали?

На самом деле в жизни Ван Гога тоже были проститутки, хотя мне не известно о том, чтобы Гюстав Флобер писал Ван Гогу.

Я не хочу придавать особого значения этому вопросу о проститутках, между прочим, даже если иногда я, кажется, это делаю.

Некоторые темы просто всплывают, будучи связаны с обсуждаемым предметом.

Например, то, что я вспотела после ударов по теннисным мячам, вряд ли представляется связанным с темой Рихарда Штрауса, который лег в постель, чтобы умереть, хотя это оказалось связано с данной темой.

В самом деле даже столь тривиальная мелочь, как то, что Ги де Мопассан каждый день обедал на Эйфелевой башне, с большой долей вероятности связана с чем-то еще.

Даже если забыть, что я только что съела свой собственный обед или что Мопассан был даже более безумен, чем Ван Гог.

На самом деле я была бы почти готова держать пари, что каким-то образом Мопассан связан даже с футболкой с надписью «Савона», если бы у меня было желание разобраться в этом вопросе.

Я не могу себе представить, зачем кому-то захотелось бы разобраться в таком вопросе.

И вообще, я никогда толком не знала, что было такого в ношении этой футболки.

Хотя гребля Мопассана теперь снова в моей голове тоже.

Если бы я сохранила футболку, то, без сомнения, могла бы надевать ее, когда садилась на весла в своей собственной лодке.

Более того, жаль, что я не сохранила их все, ведь тогда я могла бы надевать новую футболку всякий раз, когда садилась на весла.

Что я нахожу интересным в этой идее, так это то, что спереди я бы всегда выглядела так, будто на мне одна и та же футболка.

Савона — так бы на ней всегда было написано.

От одного рукава до другого.

Однако, разумеется, цифры на спине каждой футболки были бы разными.

Так что, возможно, я даже могла бы менять их последовательно.

Хотя, пожалуй, я не учитываю проблему с размерами.

Ведь даже та, что я носила, уже была слишком велика, и, несомненно, многие другие были бы еще больше.

Однако никому не захочется вернуться в Савону, чтобы это проверить.

И, в любом случае, я практически никогда не носила футболку, сидя на веслах.

По правде сказать, вполне вероятно, что на мне совсем ничего не было в тот день, когда я играла в теннис.

Кстати, у меня все еще месячные.

Месячные — вот еще одна тема, которой я не хочу придавать большого значения.

В данном случае это просто то, что происходит.

Хотя вообще-то я потеряла счет дням и уже не знаю, как долго они идут.

Несомненно, я могла бы просмотреть то, что написала, и попытаться вычислить это. Но я вполне уверена, что отметила не все дни.

Иногда я их отмечаю, а иногда нет.

В последнее время я часто просто переставала печатать, а затем начинала снова, не указывая при этом, что уже наступило завтра.

Я также не упоминала о том, что выбросила сирень, а это случилось не позже, чем вчера.

И, без сомнения, если бы даже я просмотрела написанное, я бы все равно отвлеклась на другие вещи, о которых писала.

Более того, даже не возвращаясь к написанному, а просто думая об этом, я теперь вспоминаю, что проститутку, с которой когда-то жил Ван Гог, звали Син.

Что я, несомненно, вставила где-то выше, так это то, что раньше я очень много знала о разных художниках.

Ну, я много знала о разных художниках по той же причине, по которой, скажем, Менелай наверняка должен был много знать о Парисе.

Даже если я, кажется, пропустила Рогира ван дер Вейдена и Яна Стена.

Однако я почему-то также знаю, что у Баха было одиннадцать детей.

Или, возможно, их было двадцать.

Впрочем, возможно, что это у Вермеера было одиннадцать детей.

Хотя, не исключено, что я путаю, и Вермеер оставил всего двадцать картин.

Леонардо оставил еще меньше, вероятно только пятнадцать.

Все эти цифры могут оказаться неверными.

Пятнадцать картин — кажется, не очень-то много, особенно при том что некоторые из них даже не закончены.

Или разрушаются.

С другой стороны, это, пожалуй, довольно много для Леонардо.

На самом деле Вермеер оставил после себя сорок картин.

У Брамса вообще не было детей, хотя он был известен тем, что носил конфеты в кармане, чтобы угощать детей, когда посещал дома, в которых были дети.

И, по крайней мере, мы наконец ответили на вопрос о том, какую биографию Брамса я читала.

Конечно, в истории музыки, написанной для детей и напечатанной чрезвычайно крупным шрифтом, будет делаться упор на том факте, что кто-то, о ком написано в этой книге, был известен тем, что носил в кармане конфеты, чтобы угощать детей.