Дэвид Марксон - Любовница Витгенштейна

Не то чтобы в тот момент у меня не нашлось другой собственной одежды, разумеется, ведь тогда я еще не избавилась от багажа.

Однако вся она лежала там, вверх тормашками в Средиземном море.

Вместе с открытками.

На большинстве этих открыток, между прочим, были одинаковые виды галереи Боргезе в Риме.

Хотя на некоторых была изображена виа Витторио-Венето, которая находится почти прямо под галереей Боргезе.

Обратное утверждение является столь же верным, разумеется.

Кстати, Модильяни было всего лишь тридцать пять лет.

Теперь я думаю, что, возможно, проносила ту футболку, пока не добралась до самого Парижа.

Несомненно, однако, что я убрала из-под себя футболки, на которых сидела, после того, как высохла остальная часть моей собственной одежды.

На самом деле я ждала, пока она частично высохнет, прежде чем поехать.

Что я сделала, пока ждала, так это сняла свою джинсовую юбку с запахом, хлопковый джемпер и трусы и оставила их на солнце, а затем надела футболку с надписью «Савона».

Пока я ждала, я также продолжала слушать «Медею» в исполнении Марии Каллас.

Футболка, кстати, была слишком большая и доходила чуть ли не до колен.

Тем не менее по какой-то причине мне нравилось носить ее.

Вообще-то на футболке также был номер, на спине, хотя я забыла, какой именно.

Разумеется — ведь номер был на спине.

Надпись же «Савона» растянулась на моей груди.

Хотя на самом деле где она растянулась, так это от одной подмышки до другой из-за того, насколько большой была футболка.

Между тем из всего сказанного так и не ясно, проехала ли я через Савону или нет.

Тот факт, что я не помню, как делала это, ни в коей мере не подтверждает, что я этого не делала, считаю я.

Можно проехать через множество городов, не зная их названий.

Ну, особенно в России, о чем я, возможно, уже говорила, где даже Федор Достоевский мог проехать мимо Санкт-Петербурга, не зная, что это Санкт-Петербург.

Если на то пошло, то я сама когда-то хотела остановиться в Коринфе, в Греции, но только спустя некоторое время обнаружила, что уже миновала Коринф и уехала дальше.

Это было тем утром, когда я ехала против часовой стрелки, среди гор, от Афин к Спарте, как оказалось.

То есть это было как раз наутро после того, как мне показалось, что кто-то окликнул меня по имени у Акрополя, и совсем недалеко от перекрестка авеню Кэтрин Хепбёрн и улицы Архимеда.

Как я почти почувствовала, в разгар всех этих поисков.

Однако это был лишь Парфенон, такой красивый под полуденным солнцем, что затронул мои душевные струны.

И все же некоторое время мне почти хотелось разрыдаться.

Но потом я заглянула в справочник по птицам южного Коннектикута и Лонг-Айленда узнать, что в нем может говориться о чайках.

Почему я хотела остановиться в Коринфе, так это из-за самой Медеи, если честно, даже хотя опера была в то время ни при чем.

Хотя, так или иначе, можно усомниться в наличии каких-либо доказательств существования могил ее маленьких сыновей.

С другой стороны, весьма вероятно, что там была, по крайней мере, аптека или кинотеатр с названием «Савона», а я просто не обратила внимания.

Хотя теперь я почти уверена в том, что на спине футболки была цифра семь.

Или семнадцать.

На самом деле это была цифра двенадцать.

Однажды я была на сто процентов уверена, что нахожусь в городе под названием Литиц в Пенсильвании, не имея совсем никакой веской причины быть в этом уверенной.

Вообще-то я была в равной степени уверена, всего лишь несколькими мгновениями ранее, что нахожусь в городе Ланкастер, штат Пенсильвания, пока меня не разубедило название какой-то аптеки или кинотеатра.

Но даже тогда я понимала, что в городе Ланкастер легко может оказаться аптека под названием «Литиц», так же как в Савоне может обнаружиться кинотеатр под названием «Римини». Или «Перуджа».

Тем не менее я была на сто процентов уверена, что нахожусь именно в Литице, штат Пенсильвания.

Я также думаю, что все-таки время от времени я носила одну и ту же футболку в галерее Тейт в Лондоне, в прохладные утра, когда ходила за водой к Темзе.

Или когда любовалась картинами Тёрнера, на которых была изображена вода.

Я, однако, не имела при себе каких-либо других футболок, когда бросила тот фургон фольксваген, что только теперь, с опозданием, кажется мне легкомысленным.

Очевидно, что, раз уж мне так нравилось носить ту футболку, обычный здравый смысл должен был подсказать мне сохранить еще несколько.

Впрочем, в то время я решительно не догадывалась, что проникнусь к ней такой нежностью.

Если уж на то пошло, вполне могло случиться так, что я бы ждала, пока моя собственная одежда полностью высохнет, в случае чего я бы и вовсе никогда не прониклась подобными чувствами к той футболке.

Что могло помешать мне слушать «Медею» в исполнении Марии Каллас даже совершенно без одежды, пока я ждала?

Вообще-то было довольно тепло, как я сейчас помню.

Ох, боже мой.

Очевидно, что речь не о Марии Каллас, поющей без одежды, а обо мне, слушающей ее в таком виде.

Что за нелепости все время изобретает язык.

И в любом случае, к тому моменту я уже надела футболку.

И, кстати, слушала достаточно долго, чтобы понять, что Мария Каллас все-таки пела не «Медею» Луиджи Керубини, а «Лючию ди Ламмермур» Гаэтано Доницетти.

Поняла я это благодаря знаменитой сцене безумства в последней.

Гаэтано Доницетти — еще один человек, которого я могла бы перепутать с Винченцо Беллини. Или с Джентиле Беллини, который также был зятем Андреа Мантеньи, поскольку являлся братом Джованни Беллини.

Ну вот, я его все же спутала. С Луиджи Керубини.

В музыке я не сильна.

Хотя от этой конкретной сцены в исполнении Марии Каллас у меня всегда мурашки бегут по спине.

Когда Винсент Ван Гог сошел с ума, он даже пытался съесть свои краски.

Ну а Мопассан питался и того хуже, бедняга.

Этот список становится удручающе длинным.

Даже Тёрнер, в некотором смысле, со своей фобией, из-за которой он никому не разрешал смотреть, как он работает.

Вообще-то говорят, что Еврипид жил в пещере по этой же причине.

Хотя Гюстав Флобер однажды написал Мопассану письмо, призывая его не тратить столько времени на греблю.

Честное слово, Флобер однажды написал об этом Мопассану.

На самом деле в письме также говорилось, чтобы он не проводил столько времени с проститутками.

Более того, если бы Флобер захотел, он мог бы написать аналогичное письмо Брамсу, хотя мне об этом ничего не известно.

Вообще-то он мог бы даже написать лишь часть такого письма Брамсу, а предыдущую часть — Альфреду Норту Уайтхеду.

Когда Гертруда Стайн познакомилась с Альфредом Нортом Уайтхедом, она сказала, что в ее голове словно прозвенел маленький колокольчик, сообщивший ей, что он гений.