Генри Рот - Наверно это сон

— Ты сегодня что-то натворил, а? — Он склонил к Давиду свое волосатое лицо и с недоверчивой улыбкой уставился ему в глаза. Запах табака. Пот. Заросшие волосами ноздри. Нос в красных пятнах. Влажные десны с вставными зубами. Неприятно. Давид отодвинулся.

— Одно дельце, но славное, да? Да? — Он повысил голос. — Отвечай! Ты что, немой?

— Нет, — угрюмо, — ничего не натворил.

— Почему же ты так мямлишь? А? Посмотри на меня!

Давид вскинул глаза и опять опустил их.

— Порази тебя огонь! — из-под его пальца сердито выстрельнула и перевернулась страница. — Дальше!

Давид подождал, пока страница легла, и весь сосредоточился на буквах. Это напряжение лишило его последних сил, и он стал еще чаще запинаться. Голова опускалась все ниже и ниже к книге. В конце концов он получил пощечину от ребе.

— Уходи! — сказал тот едко. — На сегодня хватит! На весь год хватит! Иди домой и долго сиди в тишине, пока не поумнеешь!

Едва слыша, Давид соскользнул со скамейки.

— И запомни! — предупредил ребе, — завтра за это будет порка.

Давида проводили издевками:

— Умница! Осел! Получил, вонючка? Завтра с него снимут штаны! Отец задаст ему кнутом. Я видел...

Он обернулся. Голос Ицци снизился до шепота. Давид выбежал из комнаты.

...Ненавижу его! Вонючий рот! Ненавижу их всех. Боюсь. Мама!..

Уже предчувствуя ее спасительные объятья, он побежал к дому.

...Только бы отца не было дома! Только бы не было!..

Ему оставалось всего несколько ярдов до дверей, как вдруг громкий крик над головой остановил его. Он посмотрел наверх. Положив жирную грудь на подоконник второго этажа, женщина возбужденно кричала: "Беатрис! Беатрис! Скорее!"

Она рискованно высунулась из окна, пытаясь заглянуть в свой собственный подъезд. На улицу выбежала девочка с косичками и лентами, мотающимися за нею в воздухе. Давид смотрел на них с удивлением.

— Где она, мама? — девочка стояла на тротуаре и кричала, подняв голову.

— Вон! Смотри! На красном доме!

— Где? Не вижу!

— Идиотка! Вон, на третьем этаже!

С открытым от удивления ртом девочка уставилась на дом напротив.

— Да! — взвизгнула она, — вижу! Вижу!

— Ну! Поймай ее. Беги! Беги!

Собралась небольшая толпа, дети и взрослые. Среди них металось лицо Куши.

— Эй, что случилось? Зуг, вус из? [21] 3уг, вус из? (идиш) — Скажи, что такое?

— Вон она! На том доме! — лепетала девочка и показывала пальцем.

— Кто?

— Канарейка! Мамина! — и, подчиняясь настойчивому зову матери, она побежала через улицу.

— Она вылетела из клетки! Я дам награду!

Не успела она вбежать в дом, как из ниши в его стене вылетела яркая желтая птичка. Она неуверенно по— порхала и метнулась через улицу на карниз соседнего дома. Немного посидела там и взлетела на крышу.

— Вон! Вижу! — толпа возбудилась. — Не может летать! Поймайте ее! Она даст награду!

— Моя крыша! — один из мальчиков сорвал с себя шапку и бросился к двери.

— Я поймаю ее шапкой!

— О-кей! — Куши рванулся за ним, — награда!

— О-кей! — последовал за ними третий.

— О-кей! — и четвертый исчез в дверях.

Через несколько секунд голова девочки с косичками показалась в окне.

— Улетела! — сообщили ей голоса из толпы. — На крышу через улицу!

— Мама, она улетела! — закричала девочка.

— Видела уже, — ответила мать, — теперь она умрет!

Головы матери и дочери скрылись. Люди в толпе

вертелись, осматривая небо. Птицы не было видно.

— Как же, поймают они ее! Как вчерашний день!..

Толпа медленно расходилась.

...Мама!

Давид очнулся.

...Я глупый осел! Быстрее!

Он взбежал на крыльцо, но в дверях замялся. Снова закололо в корнях волос на голове. Он не мог заставить себя войти в темноту. Там опять таились все старые страхи. Почему они вернулись? Разозленный до слез своей собственной трусостью, он стал ходить по крыльцу, то прислушиваясь к звукам в коридоре, то оглядывая улицу в поисках знакомого лица. Наконец, он услышал, как где-то наверху в доме хлопнули дверью. Он прыгнул в коридор и бешено помчался вверх по лестнице. Между первым и вторым этажом ему встретилась толстая женская фигура. Протиснувшись мимо нее, он бросился дальше, вслушиваясь в звук ее шагов. На четвертом этаже он кинулся на дверь. Она была заперта!

— Мама! — закричал он.

— Это ты, Давид? — послышался ее испуганный голос.

Какое облегчение!

— Да, мама, открой! — нога, которую он занес, чтобы от страха и ярости стукнуть в дверь, медленно опустилась на пол.

— Подожди! — сказала она торопливо. — Я открою через секунду.

Что она там делает? И, как бы в ответ, он услышал всплеск воды, за которым последовало торопливое шлепанье капель. Она мылась в раковине, а теперь она вылезает. Скрипнул стул, точно она встала на него, потом звук ее мягких подошв на полу.

— Еще секундочку, — просила она.

— Хорошо, — отозвался он.

Тишина. Шаги удалились, вернулись. Дверь открылась. И свет, который она выпустила, был как бы клином: туманная, мучительная дымка, замутнявшая его чувства, вздрогнула и расступилась, цвет и контур, звук и запах вернулись к вещам.

— Мама!

— Я не хотела держать тебя за дверью, — она была босая. Ее выцветший желтый халат, потемневший от воды, прилип к груди и бедрам. — Но я торопилась как только могла. — С блестящих темных волос вода все еще стекала на полотенце вокруг шеи. Обычная бледность и гладкость ее шеи и лица светилась сквозь капли воды. — Что ты так смотришь? — она улыбнулась, плотнее запахнула халат и закрыла дверь.

— Это не важно, что я ждал, — он улыбнулся вслед за ней. Он чувствовал, как его смятенье постепенно сменяется покоем.

— Но ты набросился на дверь с таким бешенством, — засмеялась она. И прижав мокрые волосы к груди, она нагнулась и поцеловала его. Теплая, слегка пахнущая мылом влажность ее тела, невыразимо сладкая.

— Я так рада, что ты вернулся.

...Где отец? Дверь спальни была открыта. Никто нс лежал на кровати. Никого. Какая радость!

— Ты вся мокрая! — захихикал он вдруг, — и пол тоже!

— Да. Надо вытереть, — она подхватила мокрые волосы полотенцем. — Половина воды на полу. Я прямо кубарем выскочила из раковины. Не знаю, почему я так боюсь за тебя? — Она погрузила руку в раковину и вытащила пробку. Вода зашипела и забурлила. На фоне окна вырисовывались туманные контуры ее тела. Сквозь желтый халат на бедре и колене просвечивало розовое.

— Ну что, много ты увидел, катаясь на повозке?

Он резко мотнул головой.

— Нет? — ее улыбка угасла. — Почему такой поникший вид?

— Я ненавижу! Ненавижу! — это было все, что он мог сказать, не расплакавшись.

— Почему? — она посмотрела на него с удивлением. — Что случилось?

— Ничего. — (Нельзя говорить. Нельзя!) — Не понравилось, и все.