Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Матоуш, — послышался голос старого Бабеца после скромного ужина, — а я бы еще что-нибудь съел.

— Да ведь вы съели полхлебца.

Несколько минут длилось молчание.

— Матоуш, — зашевелился снова Швейда, — мне бы выпить.

— Здесь рядом ключ.

Оба лежали под раскидистой грушей на краю поля.

— Гм… вода, — угрюмо пробурчал гренадер, и в его памяти вновь ожила та земля, где около горы, что «горит и не сгорает», всегда можно было найти сколько угодно вина.

— Вода, — ворчал старый солдат и, не дождавшись ответа от Матоуша, спросил, показывая на деревню, серевшую невдалеке своими дощатыми крышами: — А ты пошел бы со мной в эту деревню — немножко пошарить у какой-нибудь толстушки?

— Не собираетесь ли вы забраться в каморку к девушкам?

— Там есть и другие каморки…

— А-а… Это куда на ночь запирают уток, гусей, кур и цыплят?

— Ах ты, плут, в самую точку угодил!

— Мне тоже пришло это в голову, когда местные богатеи запирали перед нами ставни и не хотели даже за деньги продать что-нибудь. Но начальник строго-настрого приказал: ни тайком, ни насильно не брать ничего и все оплачивать наличными… Умерьте свои аппетиты.

— Ну, ладно, может быть завтра, — вздохнул Швейда.

— Эй, Матоуш, где ты? — раздался громкий зов.

— Здесь!

— К начальнику!

Матоуш пошел.

— Что прикажете, господин начальник?

— Тебе придется патрулировать в ночном дозоре на дороге к Бакову. Ружье у тебя заряжено?

— У меня военная винтовка, и к ней порядочный запас патронов.

— Следи хорошенько, чтобы на нас не напали врасплох. Если заметишь что-нибудь подозрительное, дай сигнал выстрелом. Ночной караул в лагере во-время разбудит всех.

— Слушаюсь. Разрешите сказать?

— Говори.

— Слышали вы о венгерских гусарах, будто они бегут из Чехии домой, в Венгрию. Они хотят поддержать революцию.

— Да.

— А что мне делать, если я увижу, что они скачут по дороге из Бакова? Говорят, они мчатся как оглашенные, днем и ночью, со всех сторон. Скачут галопом, и каждый будто держит поводья обеими руками, а в зубах палаш, чтобы быть готовым к рубке и не тратить время на вытаскиванье длинной сабли.

— Будем в них стрелять! — хотел было ответить начальник, враг всех венгров, но подавил эту мысль и созвал лагерь на совещание.

— Что нам делать, если мы встретим на пути гусар?

В сердце старого Швейды зашевелилась старая неприязнь бывшего пехотинца и гренадера к кавалеристам. Он вспомнил, сколько у них было стычек в трактирах с драгунами и гусарами и сколько ему пришлось вытерпеть от них. На бедре у него до сих пор длинный шрам от палаша, и в сырую погоду он начинает ныть.

И Швейда сразу решил:

— Перестрелять их! Перестрелять!

— У вас же нет ружья! — рассмеялись вокруг.

Но Швейду не так легко было унять.

— Этого хватит против паршивых кавалеристов! — хвастался он, сжимая в руке пику и рассекая ею воздух, чтобы показать, как пехотинцы сражаются штыком против кавалеристов. — Ну, а пика годится для этого дела не хуже штыка.

— Ваша пика немного заржавела, — ухмыльнулся Матоуш, а вместе с ним и все стоявшие кругом.

— Вчера я ее отточил, и если вы от меня не отстанете, я попробую на ваших спинах, как она колет.

Швейда рассердился и стал осыпать противников едкой бранью.

— Тише, — приказал капитан, — нужно скорее закончить совещание. Гусары в любой миг могут показаться на дороге.

Гвардейцы подчинились и стали обсуждать вопрос дальше, но единодушия не было. Матоуш вспыхнул, — горючего в нем было хоть отбавляй. В нем горела революционная страсть.

— Мы идем против Виндишгреца, а не против венгров, — возбужденно кричал он. — Они хотят того же, что и мы, и, пожалуй, лучше всего было бы соединиться с этими гусарами, в случае если солдаты нападут на наш отряд.

Матоуш говорил горячо. Ему хотелось зажечь своих товарищей таким же огнем, каким горел он сам. Он готов был зажечь весь мир. Уже и так, как он читал в газетах, повсюду тлеют искры, скоро они вспыхнут ярким огнем. Когда же сапожник говорил о мадьярах, то наряду с революционным жаром в нем оживало воспоминание и о венгерском вине и шпике, и губы невольно шептали: «салона» и «бор».

В лагере стояли сутолока и шум. Гусары овладели воображением гвардейцев; громоздились и рушились доводы и доказательства, разгорались споры и ссоры. Голоса разделились.

— Сохраняйте порядок, как надлежит в армии! Пусть решит большинство! — призывал командир.

Победил Матоуш. Старый Швейда ворчал, что опять над ним взяли верх кавалеристы. Решение было не по душе и капитану Думеку, ненавидевшему нацию, у которой есть поговорка: «Каша не еда, а словак — не человек». Но он не показал виду и отдал приказ:

— Ложиться спать. Те, кто в дозоре, на свои места.

Матоуш схватил ружье, и вскоре можно было видеть, как он патрулирует на шоссе, ведущем к Бакову.

Матоуш зорко глядел вокруг. Кругом царил покой, все было объято сном, но у него в душе все бурлило и кипело, словно вода в котле: что-то говорило и пело в нем. Ему передалось беспокойство, овладевшее миром, миллионами человеческих сердец. Словно его организм стал часами, которые громким боем отмечали каждые полчаса. Поэтому-то люди и считали его сумасшедшим. Он не осознавал этого, но ощущал непрестанное беспокойство, горячее стремление к действию. Всю ночь он думал о происходящих событиях, напрягая в то же время слух и зрение, чтобы не проморгать что-нибудь подозрительное. Так прошла ночь. Вот уже на востоке зарделась утренняя заря.

— Черт возьми, да ведь это же гусары! — громко воскликнул он, когда до него донесся конский топот. И прежде чем он успел сосчитать до пяти, на дороге показалось облако пыли. В предрассветном сумраке Матоуш разглядел, что во главе всадников мчится офицер, а остальные несутся за ним, как дьяволы. В волнении Матоушу показалось, что земля дрожит под копытами лошадей. Нет, они не держали в зубах сабель, зато сбоку у них блестели палаши, на головах сверкали кивера, а за спинами подпрыгивали карабины, подгоняя отчаянных смельчаков к яростной атаке. У Матоуша дрожала каждая жилка, мороз пробегал у него по коже. Он тотчас выстрелил из ружья, чтобы лагерь мог подготовиться; в ответ оттуда раздались выстрелы охраны.

Всадники приближались. Можно было уже различить пистолет в руке офицера и даже лица отдельных смуглых, обожженных солнцем парней, сидящих на лошадях так прочно, словно они срослись с ними. Вот уже мелькнул перед глазами и тот, который мчался вслед за командиром. У него было изборожденное шрамами лицо, и он походил на черта, сорвавшегося с цепи в аду. «Что, если они меня застрелят или зарубят сейчас!» Но тут в голову пришла удачная мысль. Когда-то в военных рассказах и газетах Матоуш читал о том, что делают солдаты, когда сдаются на милость победителя. Он вытащил из кармана носовой платок, правда, не белый, как это полагалось, а пестрый, да еще в поту и в грязи. Но в этот решающий момент вся его надежда была на платок. Матоуш быстро привязал его к дулу ружья и стал махать им в воздухе, давая понять, что у него нет враждебных намерений. При этом он орал во все горло: