Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Эльен мадьяр!.. Слава венграм!

Не успел он три раза прокричать это приветствие, как гусары были тут как тут. Видя на дуле ружья платок и слыша приветствия, они остановились по команде офицера.

— Аткозоток остракок? [8] Проклятые австрийцы? (венг.) — спросил последний, подняв пистолет.

— Нэм… нэм… нэм!.. [9] Нет, нет, нет! (венг.) — кричал Матоуш, сделав на караул. — Чехи… Идем на помощь Праге против Виндишгреца.

Венгр понял, опустил поднятую, руку и засунул оружие в кобуру. Штепанек вздохнул свободнее и стал выискивать в памяти запас венгерских слов, который остался у него со времени странствий. Стали договариваться.

Кэнер… шер… — хлеб и пиво требовались для солдат. Зоб… сена… — овес и сено для лошадей. Кавалеристы были голодны, а лошади были все в мыле, с удил капала пена.

— Дере нэкемвел… [10] Идите за мной… (венг.) — позвал Матоуш и показал на деревню, вблизи которой расположился лагерем отряд. Гусары тронулись за ним, теперь уже не спеша. Он вел их, время от времени повторяя: «Аткозоток остракок!» — проклятые австрийцы! — желая подчеркнуть, что он ненавидит их так же, как и венгры.

Лагерь уже был на ногах и, не зная, что предстоит, приготовился к бою. Когда офицер увидел с дороги выстроившихся гвардейцев с пиками и ружьями в руках, он приказал своему отряду остановиться и обнажить сабли. Их разделяло теперь небольшое пространство; с обеих сторон — напряженное ожидание. В воздухе пахло порохом.

— Нэм… нэм… нэм!.. — кричал Матоуш и, как одержимый, бегал от гусар к гвардейцам, а от них — обратно к гусарам. Уговаривал, унимал и размахивал грязным, привязанным к ружью платком. Венгерские слова сыпались из его уст, как зерно из лопнувшего мешка.

— Оружие к ноге! — скомандовал своему отряду Думек.

Мадьяры, увидев этот знак мира, спокойно проехали по дороге дальше и остановились у лагеря. Как раз в это время взошло весеннее солнышко. Оно залило всю землю теплым дождем лучей. Небесное светило улыбалось миру; освещенные солнцем деревья, нивы и луга ликовали. Только люди не смеялись и не ликовали. Мрачные сомнения в завтрашнем дне овладели крконошскими горцами и венгерскими гусарами. Оба отряда смотрели друг на друга с любопытством и недоверием, как два встретившиеся в лесу зверя.

— Надо полагать, они на нас не бросятся, эти проклятые кавалеристы, — бурчал старый Швейда, обращаясь к соседу, и ощупывал пику, готовясь к обороне.

Те не двигались с места. Гусарский офицер понимающе оглядывал горцев, их запыленные сапоги, короткие куртки, потертые пальто, пики и старые дробовики и усмехался в усы. Он не подозревал, сколько огня в душе этих людей, сколько в них веры, надежды и упорства, которые сдвигают с места горы и делают возможным то, что кажется немыслимым сухому и трезвому рассудку. Нет… он не имел об этом ни малейшего представления. Да ведь и сам отряд, прочно слитый воедино жаждой свободы, не подозревал, что он является одной из клеточек, из которых должно вырасти светлое будущее.

— Ну и войско! — ухмыльнулся потомок Арпадов и гордым взором окинул своих гусар, которые стояли с обнаженными саблями.

— Кэнер… зоб, — шумели они, нетерпеливо ожидая, что Матоуш посоветует им, где можно раздобыть хлеба для себя и овса для лошадей. Он показал на деревню, дощатые крыши которой были видны вдали, — там они могут получить все, Что им нужно.

— Кэнер… зоб… — продолжали выкрикивать венгры. Усталость, страх перед будущим и голод разжигали их злобу.

— Вперед! — скомандовал офицер и, обнажив саблю, махнул ею в сторону деревни.

Всадники промчались мимо лагеря. Венграм была дорога каждая секунда. В них пылала отвага, дикая, свирепая, безрассудная. В них горел дух орды, который когда-то гнал их предков по степям и пустыням.

— Пошли за ними! — загудел лагерь. Плечи распрямились, взоры обратились вслед венграм — к Льготе.

— Пусть пойдут несколько человек, — сказал капитан Думек, — и добудут припасов на дорогу. Только платить за все наличными.

— А если никто не захочет продавать и двери закроют перед нами, как вчера вечером, — что тогда? — раздалось из толпы.

— Тогда будем штурмовать! — загремел гренадер.

— Штурмовать! — забурлило вокруг.

Небольшая группа, выделенная из отряда, двинулась в путь во главе с Матоушем. За ним с пикой на плече и жаждой в голодном желудке пыхтел Швейда.

Безлюдной и пустой была площадь в Льготе, словно вся деревня вымерла. Ночью жители не спали от страха, а едва взошло солнце, они увидели и услышали, как ночной сторож, который должен был сообщать, что делается в лагере, бегает от одного дома к другому и кричит во все горло:

— В деревню скачет конница, а за ней идут горцы!

— Запирайтесь! Запирайтесь! — послышались крики со всех сторон. Люди запирали ворота, закрывали ставни, прятались в подвалах и чердаках и, выглядывая из слуховых окошек, ждали, что будет дальше. Было видно, как гусары выехали на площадь и остановились перед зданием с вывеской. Что было написано там, они не разобрали, но на ней был нарисован большой бокал, полный красного пива с белой пеной. Это они поняли.

— Корчма… кэнер… шер… зоб… виз… [11] Трактир, хлеб, пиво, овес, вода (венг.) . — обрадовались венгры, слезли с коней и начали колотить в ворота. Но все было напрасно; никто не отозвался. Они выругались и стали совещаться. Дорога была каждая секунда; быстрота была их спасением. Кроме жажды и голода, их волновал и страх перед австрийским войском.

«Наверно, спят еще!» — решили гусары и еще нетерпеливее и сильнее забарабанили в ворота. Когда это не помогло, они пришли в ярость.

— Элраболни! На штурм! Уничтожить это гнездо, где нам и воды напиться не хотят дать!

В это время подошел Матоуш со своим отрядом.

— Штурмовать! Штурмовать!

Затрещали косяки, повалились ворота. Крепость была взята. Возбужденная толпа ворвалась в дом. За венграми в конюшни, курятники, чуланы и погреба вломились гвардейцы. Пиво лилось рекой. Вместе с жаждой командовал голод. Мычали в хлеву коровы, хрюкали поросята в свинарнике, гоготали гуси, суетились куры. В доме и во дворе стоял шум, гам, треск; слышались крики и жалобы людей, очнувшихся от страха и защищающих свое имущество.

— Сюда едут драгуны! — послышалось вдруг с площади.

— Драгуны! Драгуны! — разнеслось по деревне от дома к дому.

Через несколько минут можно было видеть, как гусары бешеным галопом неслись к Турнову. Остались одни горцы.

— Розарка, вставай! Что я тебе скажу! — кричал не своим голосом папаша Кикал дочери, спавшей в каморке на чердаке. Было раннее утро, солнце только что взошло.

— Что случилось? — спросила Ружена, сойдя вниз в сени.