Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

Между сестрами происходит доверительный разговор.

— Я никому не скажу, Хана, рассказывай!

— Поклянись!

— Клянусь!

— Чем?

— Чем хочешь.

Хана морщит лоб.

— Здоровьем Янкеле!

— Здоровьем Янкеле! — повторяет Ривка.

— А в чем ты клянешься?

— В том, что… никому не выдам твою тайну…

Хана задумывается.

— Сидя я не могу, — говорит она. — Я лучше лягу и буду смотреть в потолок, а то я все забываю и путаюсь… А когда лежу и смотрю вверх, все встает перед глазами… все, как живое…

— Ну так ложись, Хана…

— И ты ложись! Я буду тебе на ухо рассказывать, это страшная тайна! Как бы дедушка не услышал! — Хана еще сильнее морщит лоб. Она тяжело дышит, словно тащит непосильную ношу. Вздохнув, Хана откидывается на подушку.

Заинтригованная, Ривка быстро отставляет стаканы и ложится рядом.

Старик поднимает голову от псалмов и бросает взгляд на кровать.

— Не лучше ли убрать комнату, Ривка?

— Сейчас, сейчас, дедушка, — отвечает Ривка. — Хана хочет мне что-то рассказать.

Старик с грустной улыбкой качает головой и снова читает псалмы.

А Хана, сморщив лоб и широко раскрыв глаза, рассказывает. Ее застывший взгляд даже немного пугает Ривку. Ей кажется, что Хана рассказывает не то, что у нее в памяти, а то, что и сейчас видит перед собой. Голос у нее такой глубокий, а дыхание такое горячее…

Хана рассказывает:

— …Кухарка куда-то вышла… Я одна на кухне… Жду маму, она должна за мной прийти. Ривка, — вдруг перебивает себя Хана, — когда мы ели пшено с медом?

— Вчера! — отвечает Ривка нетерпеливо.

— Значит, это было вчера… Да, вчера… Так вот, сижу я на кухне и пью чай. Кухарка меня всегда угощает чаем… Когда бы я ни пришла, она дает мне чай… А там одно удовольствие чай пить… Ложечка серебряная, блестит… От чая тепло во всех жилочках… Знаешь, и сахар она мне кладет. Я хочу пить вприкуску, остальное взять домой, а кухарка не разрешает. Она говорит: сахар тебе полезен… И следит, чтобы я положила в стакан все три куска!

Она получает фунт сахару, каждую неделю фунт сахару! Не считая того, что берет из серебряной коробки, которая стоит в первой комнате… Коробка не заперта, я собственными глазами видела! Но я ни за что не возьму без спросу!

На коробке олень. Сама Пимсенгольциха сказала мне, что это олень… — у него такие большие ветвистые рога… Настоящий олень!

— Ну, и сидишь ты на кухне… — торопит Ривка.

— Да, сижу я на кровати, на красивой кровати… Ох, и кровать у кухарки! Три большие подушки, наволочки белые как снег… Обшиты кружевами, а снизу красное выглядывает… Пуговицы большие, перламутровые, величиной с двугривенный! Стеганое атласное одеяло. Посредине большой круг, похожий на колодец. Вокруг орлы с крыльями… Сверху еще зеленое шелковое покрывало. Эта кухарка — настоящая барыня; только она добрая — разрешает мне сидеть на кровати… отгибает угол покрывала и одеяла… Она говорит, что любит меня. Знаешь почему, Ривка?

— Почему?

— У нее была такая же девочка… Звали ее не Ханой, но лет ей было столько же, сколько мне… Она умерла… Вот кухарка и любит меня… Что ты вздрогнула, Ривка?

— Ничего, рассказывай дальше…

— Я сижу и пью чай… Вдруг входит она…

— Кто она?

— Побитая невеста…

— Какая? Побитая?

— Ты разве не слышала? Ведь мама рассказывала! Да, да, ее бьют, потому что она не хочет своего жениха.

— Итак, она входит?

— Она входит бледная… Глаза красные… Нет, послушай только, Ривка, дома она носит синее шелковое платье, совершенно новенькое, с красными крапинками. Сзади волочатся две атласные, длинные, широкие, тоже красные, ленты, отороченные снизу черной шелковой бахромой, в ушах бриллиантовые серьги, а причесана — не поверишь! На макушке высоко — венчик, внутри венчика — голубь крылья раскинул, понимаешь, все выложено из волос! Сзади волосы собраны золотой заколкой, спереди золотые шпильки, кажется, две! На поясе пряжка, тоже золотая! Глаза слепит! Как повернется, будто молния заблещет.

Хана умолкает.

— И все?

— Подожди, Ривка, это ужасная тайна, — и добавляет испуганно, — бог тебя накажет, если ты расскажешь кому-нибудь!

Ривка еще раз заверяет, что никому не расскажет.

Хана обнимает Ривку за шею, притягивает ее к себе и продолжает рассказ еще тише, еще проникновеннее;

— Увидев меня, она, рыдая, бросается ко мне.

— Чего она от тебя хотела?

— Она хотела от меня услуги!

— Услуги? От тебя?

— Сует мне в руку полтинник, тот полтинник, который я вчера отдала маме, и еще кое-что…

— Что же еще, Ханушка?

«Ханушка», говорит Ривка, и это верный ключ к сердцу Ханы.

— Письмо. Чтобы я отнесла письмо и чтоб никто не знал.

— И ты согласилась?

— Подожди. Она заставляет меня выучить наизусть адрес — я ведь не умею читать! Герман… Фамилию я забыла. Улицу тоже, дом, кажется, сорок, да, сорок.

— И ты отнесла? — спрашивает Ривка, чего-то испугавшись.

— Не сразу, — отвечает Хана простодушно. — Сначала я заблудилась.

Однако не это интересует Ривку.

— Он холостяк? — спрашивает она резко.

— Откуда я знаю? Наверно.

— Живет один?

— Кажется. Да, он мне сам открыл. Я только нажала белую пуговку, так мне барышня велела.

— Он взял письмо?

— Взял.

— И ответ написал?

— Нет, ответа он не написал, по почте, сказал, пошлет, но письму очень обрадовался. От радости он даже пригласил меня в комнату, усадил на стул.

— Зачем?

— Так рад был! Он даже гладил меня по волосам, как мама иногда делает в субботу или в праздник, если у нее есть время… Потом он смеялся и целовал меня… В губы, прямо в губы… И в глаза… Он говорит, у меня красивые глаза…

Ривка лежит, оцепенев…

Хана задумывается ненадолго и кончает:

— А когда он расстегнул мне кофточку и хотел засунуть руку, я застеснялась и убежала… Он забыл запереть дверь… оставил открытой…

— Слава богу… слава богу… — шепчет Ривка, подавляя рыдание.

— Что ты говоришь, Ривка? Ривка…

— Ничего, Хана…

— Скажи, Ривка, зачем он расстегнул мне кофточку?

— Молчи! — в ужасе перебивает ее Ривка.

К счастью, старик не слышит их. Он поглощен своими псалмами. Произносит их нараспев и переводит:

— «Ибо нет в устах их истины… сердце их — пагуба, гортань их — разверстая могила, яма, значит, чтоб проглотить… И язык у них гладкий…»

Ривка, бледная, прикусив губу, прислушивается…

Хана испуганно смотрит на нее.

отите услышать талненский напев? Казалось бы, на первый взгляд, невелика затея — выбрать какой-нибудь из напевов к третьей субботней трапезе в Талне и спеть! Однако же это не так, как кажется!