Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

— Родители? Отец. Мать. Сестра. В Эстонии.

Девушка тоже сообщила, что и ее родные остались в блокадном Ленинграде, и она уже несколько месяцев ничего не знает о них.

— Вы одна?

— Одна.

Они сидели в огромном зале ожидания бок о бок, вдвоем, — и тот и другой одинокие.

Прибыл поезд, следовавший через Бугатак. И снова Парню не удалось влезть в вагон. Но теперь при возвращении с промерзшего перрона к горечи неудачи примешивалось и нечто похожее на радость. Впервые его ждали здесь. Место его все еще берегли. Потолок зала уже не казался таким высоким, стены вроде бы приблизились, и от них словно исходило тепло.

Со вздохом облегчения Парень опустился на прежнее место. Хорошо, что они могут еще посидеть здесь рядом.

Подошел поезд, направлявшийся в Ташкент. Девушка схватила в руки три чемодана, не разрешив Парню помочь ей. Пусть лучше стережет место. Это, разумеется, был только предлог, чтобы Парень не простыл в летнем пальто на перроне, — со своим рюкзаком он как-нибудь нашел бы после отхода поезда свободный пятачок на полу.

Они расставались и снова встречались у скамейки, — один берег место для другого. Много раз прощались, а при возвращении слова приветствия заменял радостный блеск глаз. Потом даже не прощались, просто обменивались взглядами.

Они привыкли, что каждое расставание означало новую встречу через полчаса. И случись по-иному, это огорчило бы обоих. Только чувство долга заставляло их делать попытки уехать.

Сначала ходили есть порознь. Потом отправились вдвоем в людскую круговерть перед ресторанной дверью, где их не раз притискивали друг к другу. Чтобы Девушку не оттеснили, Парень держал ее за руку. Их так крутили в толпе, что порой они чувствовали дыхание друг друга. В сутолоке платок у Девушки сполз на плечи, и Парень увидел ее отливающие глянцем, еще хранившие следы завивки волосы.

Они пробились к длинным столам и облегченно вздохнули. Отдали талоны, из-за спины им сунули на стол тарелки с супом и ломти хлеба.

Оглядев сидевших за столом, Парень заметил, как отличалось лицо Девушки от многих других, — оно не потемнело от ветра и мороза. Даже в этом душном от пара и скопления людей помещении на нем не выступило ни капли пота, только щеки нежно порозовели. Давно не видел Парень женского лица. До сих пор на станциях и в вагонах на глаза ему попадались только закутанные в платки клуши. Он уже забыл цвет и запах девичьих волос.

В глазах Девушки молчаливый Парень выделялся среди гомонивших, шумевших, переругивавшихся людей, казался необычным. Его занесло сюда из мира, где жили капиталисты-миллионеры и обездоленные бедняки, где происходило все то, о чем говорилось в учебниках истории и рассказывалось в заграничных фильмах. Так, во всяком случае, представлялось Девушке. И вот он сидит понурившись на кончике скамьи.

Парень был слишком молод, чтобы понять, что в каждой взрослой девушке пробуждается потребность заботиться о ком-то. Он сам хотел быть для нее защитой и поддержкой.

Нехватку слов Парень стремился возместить делами: за время своих странствий он кое-что приметил и освоил, что теперь им обоим могло пригодиться.

Сидя на скамейке и жуя черствый хлеб, он достал из кармана коробку из-под конфет, в которой теперь была горчица. Ему было приятно, когда Девушка обрадованно сказала, что никогда не ела ничего вкуснее ломтика черного хлеба с тонким слоем горчицы. И тогда Парню пришлось долго растолковывать значение незнакомых слов на коробке. Эта блестящая, с пестрой рекламой конфетная коробка тоже делала Парня непохожим на тех, кого Девушка когда-либо знала. Ночные притоны, кабаре — все это было чуждо ей. Позади у нее была только учеба и затем работа. Пока не пришли фашисты и не полетело все кувырком.

Парню же вовсе не хотелось объяснять (да он бы и не сумел этого сделать), что его кабаре и ночные притоны сводились к деревенским танцулькам и гуляньям до рассвета с деревенскими девушками. Правда, раз он видел, как кутил местный богатей, во время ярмарки закупивший весь трактир.

Приятнее было показать себя человеком бывалым, опытным, повидавшим всякие виды.

До сих пор Парень не беспокоился о еде, хотя врач, выписывая его из части, предупредил: прежде всего — питание, да и сам он встречал совсем ослабевших от голода людей. Парень без еды притерпелся, вот холод действительно страшил его. А теперь он простаивал иной раз на трескучем морозе по нескольку часов. Зато бывал горд, когда возвращался и вручал Девушке прямо с пылу с жару испеченные без подмазки на поду булки. Пусть он даже не подвергал опасности жизнь, но при таком столпотворении в очередях умение пробиться к прилавку было сравнимо в ту военную зиму с самыми отчаянными трюками циркачей. Особенно если локтям не помогал язык.

Каждым своим поступком Парень словно хотел сказать: «Со мной не пропадешь. Пока мы вместе, тебе нечего бояться. Я постерегу твои чемоданы, а ты отдохни. Я позабочусь, чтобы ты не проспала свои поезд».

Парень и сам диву давался, откуда у него взялось столько энергии и предприимчивости. Теперь у него хватило бы сил не только для одного себя, но и для них обоих, чтобы преодолеть даже большие трудности.

Он встретил человека, который в этой суматохе и толчее оказался еще беспомощнее. Так, по крайней мере, считал он: ведь любая женщина слабее мужчины, и долг каждого парня поддерживать девушку. Видно, рядом со слабым в трудных обстоятельствах должен быть еще кто-то, более слабый.

До этого Парень чувствовал себя лишним, бесполезным, никому не нужным, он не мог вмешаться в ход событий, которые разворачивались за тысячи километров отсюда, под Ленинградом и Москвой. Он дремал днем, впадал в полузабытье ночью.

Сообщения хрипящих репродукторов об оборонительных боях или о том, что противник выбит из какого-нибудь села, не доходили до его сознания. У него не было даже охоты доставать из кармана вырванную из школьного атласа карту, чтобы как-то следить за линией фронта.

— Слушай!

Девушка прервала мысли Парня.

По залу разносился торжественный, с трагическими нотками голос Левитана, перечислявший незнакомые Парню поселки и деревни. Для Девушки каждое название звучало как нечто близкое, дорогое. В нескольких словах она старалась передать Парню свои чувства. В этой деревне они побывали во время школьных каникул. На аллеях и у фонтанов в Петергофе встречали белые ленинградские ночи. Скорее по выражению лица, чем из слов, понимал Парень, что означало для Девушки услышанное. И теперь ему тоже казались близкими названия поселков вокруг Ленинграда.

Однажды она растормошила Парня среди ночи. Сперва он не мог взять в толк, зачем ей это понадобилось: ведь днем он набегался, натолкался сверх обычного. Но тут вдруг увидел — во всем огромном вокзале никто не спит, никто не торопится и на перрон, как это случалось, когда прибывали поезда. Многие сгрудились у репродукторов. Другие сидели на своих мешках и узлах, и на станции царила необычная даже для ночной поры тишина.