Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

Когда в пахнущей кирзовыми сапогами и атлантической селедкой деревенской лавке какая-нибудь доярка или работница с торфа толкала в бок соседку и произносила: «А Водолей наш тоже здесь…» — он замирал, застывал на месте, как дикий олень, и пытался спрятаться за спинами.

Когда рано утром в низенькую комнатку вбегал крикливый бригадир и звал Водолея, он вздрагивал, словно ему сунули за шиворот снегу.

Возьмите сажень. Прочертите ею аккуратный круг на земле. В круг впишите отупевшую от бесконечного кружения клячу и позади нее героя нашей истории — с кнутом в руке. В центре круга пусть хлябает, скрипит и стрекочет шестерня, с которой каплет масло… Вот это шестерня! Она одна могла заменить целый оркестр. В долгие дни и ночи она пела и смеялась, вздыхала, плакала и рыдала как оглашенная. Ревела и выла, как подсвинок, застрявший в заборе. Иногда еще и визжала, как девчонка, а потом скрежетала противно, как скрежещет лишь железо о железо. Звуки эти были для долговязого и узкоплечего Эйно Вааза музыкальным сопровождением. Под этот вой он шагал по раскисшей от дождя тропе. Под дребезжащий хохот шестерни в сердцах волтузил усталую лошадь. Здесь проходили его дни и часть ночей. Порой здесь было зябко, порой скучно, а в поздние часы даже жутковато, и редко здесь бывало хорошо. Но кто-то должен был работать и здесь. Кто-то должен был кружить по бесконечной тропе за лошадью, чтобы в коровник подавалась вода.

Мечты, планы, фантазии… Они возникали внезапно, как любовь или счастье, вертелись в голове, исчезали горьким дымом, чтобы уступить место другим, еще более заманчивым. Они были прихотливы и изменчивы, как ветры всех стран мира, которые проносились над холмом у стены старого коровника. Они были неясны и бесформенны, как облака, но они были и вольны, как облака, и когда улетали куда-то, в душе оставалось беспокойство, какое-то волнение, какая-то тихая тоска, что-то такое, что невозможно и выразить. Мысли приходили и уходили, и у них была своя дорога…

Эйно чувствовал нутром, как зовут его дали, рдеющий небосклон, сумерки летней ночи. Он чувствовал, как манят его ветры и лесные опушки. Они влекли к себе так повелительно и настойчиво, что того и гляди сердце лопнет от волненья. В этих далях были для него неизведанные места, полные чужой, бурлящей и потому интересной жизни и суеты. Где-то там был мир, и этот мир звал парня, который, шагая за березовым истресканным дышлом в своих латаных резиновых сапогах, переступил черту детства и юношества. Он хотел выйти из этого круга, где нет ничего, кроме шестерни и костлявой, с потертыми боками клячи. Вырваться из этого бесконечного заколдованного круга! Убежать из круга, в который втянуло его чувство долга!

И все же это место работы. Отсюда нельзя уйти, беззаботно сунув руки в карманы и небрежно посвистывая. Он был нужен здесь. Он был нужен знаменитому породистому стаду совхоза Таракюла, чьи коровы красовались на фотографиях в искусных рамках даже в павильонах сельскохозяйственной выставки. Что такое вода? Соединение водорода и кислорода. Это Эйно Вааз знал еще со школьной скамьи. И еще он знал, какой изумительный эффект дает вода, когда животные могут пить ее сколько захотят. Да и кто же не знает, если об этом вещали по радио, писали в газете. Об этом так красно говорили специалисты из министерства, которые приезжали в Таракюлу вручать скотницам дипломы и медали.

Какие только речи не держали лекторы, которых доводилось услышать Эйно Ваазу! С досадой вспоминалось собрание в коровнике, когда рассказывал о будущем совхоза какой-то низенький человек с заспанными глазами. Потом его перебила Элла Муулметса, этакая балаболка: мол, какое же это прекрасное завтра, если мужики даже стаканы с очищенной будут поднимать электролебедками? А что, Водолей так и будет заводить свой хвостатый мотор кнутом? Все рассмеялись. Эйно чувствовал себя малость задетым. Он впервые ясно и твердо ощутил: мысль, что месяцами бередила его, все же вошла терновым шипом куда-то глубоко в голову. Может же быть, что поля нуждаются в удобрении, скотина — в концентрате и культурных пастбищах, рабочие — в жилищах и детских колясках… Может же быть, что в погоне за прибылью не заметили чего-то?.. Но это же… Сколько недель стоит под навесом новый центробежный насос? Ржавчина разъедает его стальной кожух, и толку от него никакого. А именно он должен сменить Эйно Вааза с его тощей клячей. Тем более что рядом со старым скотным двором растут белые корпуса новых коровников из силикальцита.

Время от времени инспектировать Эйно и его владения приходил совхозный механик. Приходил, останавливал лошадь, здоровался за руку с Эйно, лез в насосное помещение, поднимал рычагом плиты, зорко осматривал колодец, словно чего-то ища, потом опускал плиты и деловито говорил:

— Допотопная механика! Ты, парень, гуще смазывай эти шестерни. Осуществляй, так сказать, технический уход номер четыре!

И вскоре исчезал, оставляя Эйно с его «уходом номер четыре».

Однажды Эйно, Скрепя сердце, осмелился заикнуться о новом центробежном насосе, который-де разъедает ржавчина…

— Это никакая не новость, дорогой друг, — быстро ответили ему. — Знаем, все знаем. Провода нет, чтобы подвести линию.

— Но линия же близко. Много ли нужно провода…

— Спокойно, молодой человек, спокойно. Дадут фонд, будет и провод. Будет провод, будет и насос. А пока смазывай эти шестеренки.

Эйно был внешне спокоен, смазывал шестеренки, смазывал и большую шестерню, которая могла заменить целый оркестр. Смазывал — и качал прозрачную воду в поте лица своего. Ожидал фонда.

Весна всюду весна. И здесь, на скотном дворе, среди слякоти. Весна и раннее лето установили коротенький промежуток между восходом солнца и тем часом, когда вставал Эйно. Только полтора месяца смогло солнце удерживать первенство в соревновании с Эйно Ваазом, водолеем совхоза Таракюла. Эйно пришел из своего маленького владения и очутился в удушливом тепле коровника. На каменной стене висела на веревке гиря. Она показывала, сколько воды на чердаке в баке. Гиря была другом, гиря была судьей. Судьей — когда она висела почти йод потолком, что означало: бак пуст. В таких случаях Эйно возвращался тою же дорогой на свой круг и авансом награждал мерина двумя-тремя ударами кнута.

Часто бывало, что бак и не думал наполняться. Тогда встревал в дело еще и шустрый бригадир, а часов в десять к нему присоединялся кузнец Тукк. G водопроводным ключом через плечо, в распахнутом замасленном ватнике, с голой волосатой грудью — ну ни дать ни взять ударник из старых фильмов, — отважно шагает Тукк.

— Ты что, парень, опять застрял?

Так, мол, и так. Вода не течет. Насос, видно…