Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Да, мой друг.

— Хорошо, эту ночь мы проведем в Париже. Завтра около пяти часов дня ты будешь в Компьене и раньше, чем закончится день, ты убьешь маркиза. Так?

— Да, мой друг.

— Но смотри, убей его непременно, это очень важно! Убей его, наша тайна в его руках. Ты понимаешь?

— Да, мой друг.

— Однако как это ужасно: отнять у кого-нибудь жизнь, иметь на совести смерть человека. Нет, Фоблас, нет, не убивай маркиза, только рань его и возьми с него слово молчать. Ты слышишь?

— Да, мой друг.

— Потом ты приедешь ко мне и скажешь, что дело сделано, не правда ли? Я буду ждать тебя в Париже. Ты сейчас же вернешься, обещаешь?

— Да, мой друг.

— Что он заладил: «Да, да»! Отвечает не слушая.

Я слышал ее, но не понимал. Устрашенный грозившими мне несчастьями, я с отчаянием думал, что дуэль снова лишит меня родины, отнимет меня у друзей, у маркизы, у сестры, у отца, увы, у моей Софи и — сказать ли вам? — у этой маленькой де Линьоль, которая с каждым днем делалась мне все дороже и ближе.

— Фоблас, — продолжала она, — скажи мне, что тебя тревожит? Ты, может быть, печалишься о том, что нам придется расстаться? Друг мой, я тоже в отчаянии, но эта разлука будет непродолжительна: послезавтра утром мы увидимся, правда? Говори же!

— Да, мой друг.

— Опять! Вы опять, сударь, произносите свое «да» и опять тем же тоном. Вы меня не слушаете! Фоблас, ты не слушаешь своей Элеоноры!

— Да, мой друг.

— Боже мой, как он подавлен! Что же может до такой степени... Но да, да!.. Действительно... Что, если случится несчастье?.. Что, если наоборот, маркиз... Нет-нет, это невозможно. Любимый, ты самый ловкий и храбрый человек в мире! Фоблас, ты его убьешь, говорю тебе, ты убьешь его... Отвечай же.

— Да, мой друг.

— Опять это «да», оно злит меня и доводит до отчаяния. Фоблас, Фоблас!

— Ах, Элеонора, хватит, мне больно!

— Говори же, говори... Говори, мой друг, что тебя тревожит?

— Ты спрашиваешь, что меня тревожит? Элеонора, дуэль...

— Он прав... Бог мой! Придется покинуть Францию... Друг мой, не покидай родины, приезжай ко мне, здесь тебе будет лучше, чем за границей. А вдруг его арестуют, посадят в тюрьму, навсегда разлучат нас? Ах, Фоблас, прошу тебя, не дай себя арестовать, не попади в тюрьму. Не жди тех, которые бросятся за тобой. Быстро вернись в Париж, укройся в моем доме. А если они осмелятся преследовать тебя даже там, позволь мне действовать, им придется иметь дело с тобой и со мной, мой друг. Фоблас, я стану защищать тебя, ты станешь моим защитником: нас будет двое.

В своем крайнем волнении госпожа де Линьоль дала мне тысячу подобных советов, которыми мне было бы трудно воспользоваться. Приход слуги наконец прервал ее.

— Меня нет дома! — закричала она.

— Графиня, — последовал ответ, — пришел господин священник.

— Священник! Не отсылайте его. Пусть войдет. — Она бросилась открывать дверь. — Почтеннейший, вы пришли очень кстати; я хотела послать за вами. Не спрашиваю, на что вы употребили сумму, которую тетушка оставила вам в последний свой приезд, — я знаю, ваша мудрость равняется вашей честности. И потом, за те два дня, что я была здесь, я увидела довольство в домах и благодарность на лицах; сердце мое радуется. Но не скрою, есть и два огорчения. Вам известно, маркиза не допускала, чтобы в ее владениях кому-то приходилось зарабатывать на хлеб поденным трудом. Между тем бедный Антуан пошел в поденщики. Говорят, он очень хороший малый и не заслужил несчастий, которые довели его до такой печальной необходимости.

— Вам сказали правду, графиня.

— Купим же ему несколько акров земли. Пусть у этого человека будет, как у всех моих крестьян, свое поле. Потом меня огорчило, что, гуляя вчера, я увидела на Нижней улице почти развалившуюся хижину. Она четвертая справа... Если не ошибаюсь, домик этот принадлежит виноделу Дювалю.

— Вы ничего не забываете!

— Может быть, доброму старику не на что починить ее? Это дом его отцов. Он счастливо жил в нем, я хочу, чтобы он спокойно умер, на это уйдет несколько луидоров. Я не успела посмотреть дорогу в соседний город, начало которой тетушка велела вымостить, но, думаю, что вряд ли работа сильно подвинулась.

— Не сильно, графиня.

— Тем хуже. Мои бедные дети возят товар на рынок во всякую погоду, иногда на этой ужасной дороге они теряют своих лошадей, и им самим приходится идти по колено в грязи. Это разорительно и вредит их здоровью. Будет ли достаточно тысячи двухсот франков на завершение дороги?

— Думаю, да, графиня.

— Ну, так в этом году и закончим. — Она взяла перо, написала что-то и вернулась к почтенному священнику. — Вот, господин кюре, чек на четыре тысячи франков; их выдаст вам мой поверенный. Будьте так добры, возьмите из них те суммы, о которых мы уже договорились, остальное употребите согласно обстоятельствам и раздайте самым нуждающимся. Я не прошу прощения за то, что даю вам столько поручений, я знаю, что мои дети — ваши дети. Поверьте мне, я с большим удовольствием помогла бы вам во всем, но неотложное дело зовет меня в Париж.

— Неужели у вас неприятности?! — воскликнул почтенный кюре. — У вас красные глаза, ваше лицо осунулось! О Господь, будь справедлив, пошли этой великодушной женщине счастье; если она потеряет богатство, множество семей снова впадет в нищету. О мой Бог, кому Ты сохранишь богатство, если не тем, кто использует его наилучшим образом? И кто на земле заслуживает счастья, если такие добродетельные создания лишаются его?

Священник ушел; через несколько часов граф де Линьоль вернулся с охоты. Он начал было пространно рассказывать нам о каждом удачном выстреле, но графиня объявила ему, что мы сейчас сядем обедать, а потом уедем. Эта новость удивила, но не рассердила графа. Де Линьоль сказал, что, хотя он собирался ехать в Париж только на следующий день, он охотно ускорит свой отъезд ради удовольствия путешествовать с нами. Графине хотелось ехать вдвоем со мной, и она попыталась заставить мужа быть менее учтивым. К несчастию, он уже рассчитал, что совместное возвращение будет стоить дешевле; графиня же, очевидно, нашла, что на этот раз ей не следует настаивать.

В самом деле, подходящий случай сказать: «Я так хочу», — не замедлил представиться. Когда мы вставали из-за стола, явился управляющий и попросил графа подписать новый договор с фермером Бастьеном. Граф сначала отказался, графиня рассердилась. Произошел короткий, но горячий спор, и де Линьоль, тяжко вздыхая, подписал бумаги.

Наконец мы пустились в дорогу. Глубокая задумчивость госпожи де Линьоль показывала, что она размышляла о несчастьях, грозивших нашей любви, но я был еще тревожнее и печальнее. Мысль о поединке, осуждаемом справедливыми законами, но необходимом в силу понятий о тиранической чести, постоянно и невообразимо терзала меня. Какое-то сладкое и жестокое предчувствие говорило мне также, что я приближаюсь к самому страшному мгновению моей жизни, что всего несколько минут отделяют меня от самого затруднительного положения, в которое только может попасть слишком чувствительный человек, увлекаемый различными событиями и страстями.