Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Что за вечер, мой милый Фоблас! Никогда время не казалось мне таким бесконечным, даже последовавшие вечера не тянулись так долго!

Наконец нас отвели в нашу комнату и заперли в ней, опять-таки оставив без света, до полуночи пришлось ждать еще два часа. При первом ударе часов мы осторожно открыли ставни и окно, я уже собирался прыгнуть в сад, но с ужасом и отчаянием увидел перед собою прутья решетки.

«Вот, — сказал я Болеславу, — что посоветовал Дурлинскому его проклятый поверенный; вот на что его отвратительный господин ответил: “Прекрасно, но пусть сейчас же позаботятся об этом!” Вот что они делали днем, не пуская нас в эту комнату!» — «Господин, они работали снаружи, — ответил мне Болеслав, — иначе они заметили бы, что ставни сломаны!» — «Мне все равно, — воскликнул я с отчаянием, — видели они или нет, что ставни сломаны! Роковая решетка разрушает все мои надежды, из-за нее Лодоиска останется в рабстве, и я умру».

«Да, конечно, ты умрешь!» — С этими словами дверь отворилась, вошли несколько человек с оружием, Дурлинский с саблей в руке и слуги с факелами. «Изменник! — сказал граф, бросая на меня бешеные взгляды. — Я все слышал, и я узнаю, кто ты; ты назовешь свое имя, или твой мнимый брат откроет мне его! Страшись! Из всех неумолимых врагов Ловзинского я самый непреклонный! Обыскать его!» — приказал он своим людям. Они бросились на меня и обыскали, а мое сопротивление ни к чему не привело. У меня отняли бумаги и письмо к Лодоиске. Дурлинский, читая его, много раз выказывал раздражение, ведь я не щадил его. «Ловзинский, — сказал он мне с плохо скрываемой яростью, — ты уже ненавидишь меня, а вскоре возненавидишь еще больше. Теперь же оставайся в этой столь милой тебе каморке вместе с твоим недостойным сообщником». Он ушел, дверь заперли, два раза повернув ключ. Дурлинский поставил одного часового у дверей, другого — в саду против наших окон.

Можете себе представить, какое уныние охватило меня и Болеслава! Мое несчастье было велико, но гораздо больше меня волновали несчастья Лодоиски. Бедная, как должна была она тревожиться! Она ждала Ловзинского, а Ловзинский ее покинул. Нет, Лодоиска слишком хорошо меня знала и не могла заподозрить коварства. Лодоиска, конечно, судила о своем женихе по себе самой! Она чувствовала, что Ловзинского постигла горькая судьба, раз он не пришел к ней на помощь! Увы, уверенность в том, что со мной случилась беда, лишь приумножала ее горе!

Вот какие жестокие мысли взволновали меня в первое мгновение, и все оставшееся время я предавался размышлениям ничуть не менее грустным. На следующий день наши мучители через решетку подали нам отвратительную еду, и Болеслав, глядя на нее, сказал, что, похоже, никто не намерен скрашивать наше заточение. Страдавший не так, как я, он мужественнее сносил испытания и плен. Когда он предложил мне половину скудного обеда, я отказался; напрасно он уговаривал меня, жизнь казалась мне невыносимым бременем. «О нет! — сказал мне наконец Болеслав, обливаясь слезами. — Надо жить если не ради Болеслава, то хотя бы ради Лодоиски». Эти слова подействовали на меня, они вселили в меня мужество, надежда вернулась в мое сердце, и я обнял верного слугу. «О мой друг! — воскликнул я в горячем порыве. — О мой истинный друг! Я погубил тебя, твои муки удручают меня больше моих. Дай мне поесть, Болеслав, дай, я буду жить ради Лодоиски, я буду жить ради тебя! Если праведное небо вернет мне мое состояние и положение в обществе, ты увидишь, что твой господин не останется неблагодарным». Мы снова обнялись. О мой дорогой Фоблас, если бы вы знали, до чего несчастье сближает людей, до чего в горе сладко услышать слово утешения!

Мы томились в заточении двенадцать дней; наконец за мной пришли, чтобы отвести к Дурлинскому. Болеслав тоже хотел пойти, но его грубо оттолкнули; однако мне позволили с ним проститься. Я снял с пальца кольцо, которое носил более десяти лет, и сказал Болеславу: «Это кольцо подарил мне П., когда мы учились с ним в Варшаве; возьми его, мой друг, и сохрани на память. Если Дурлинский довершит свое предательство и убьет меня, если он потом выпустит тебя из своего замка, ступай к королю, покажи ему кольцо, напомни ему о нашей дружбе, расскажи о моих несчастьях. Болеслав, он наградит тебя, он поможет Лодоиске. Прощай, мой друг!»

Меня провели в комнату Дурлинского. Когда дверь открылась, я увидел в кресле женщину, которая пребывала в глубоком обмороке; я подошел к ней: это была Лодоиска. Боже, как она изменилась и как была хороша! «Варвар!» — сказал я Дурлинскому. Лодоиска очнулась от звука моего голоса. «Ах, мой дорогой Ловзинский, знаешь ли ты, чего требует от меня этот бесчестный человек? Знаешь ли ты, какой ценой он предлагает мне купить твою свободу?» — «Да, — гневно воскликнул Дурлинский, — да, такова моя воля! Теперь ты видишь, что он в моей власти. Если через три дня я ничего не добьюсь, он умрет». Я хотел броситься к ногам Лодоиски, но слуги Дурлинского удержали меня. «Я наконец вижу вас, Лодоиска, и смерть мне уже не страшна... Ты же, негодяй, знай, что Пулавский отомстит за свою дочь, а король отомстит за своего друга!» — «Уведите его!» — приказал Дурлинский. «Ах, — вздохнула Лодоиска, — моя любовь погубила тебя!» Я хотел было ответить, но меня схватили и снова заперли. Болеслав с восторгом встретил меня; он уже не надеялся, что я вернусь. Я рассказал ему, что моя смерть только отсрочена. Сцена, свидетелем которой я только что стал, подтвердила мои догадки. Мне стало ясно, что Пулавский не знал, как дурно обращались с его дочерью, что Дурлинский, влюбленный и ревнивый, решил удовлетворить свою страсть во что бы то ни стало.

Из трех дней, данных Дурлинским на размышление Лодоиске, прошло уже два; в ночь на третий я не спал и расхаживал по комнате. Вдруг я услышал призыв: «К оружию!» Вокруг замка поднялся ужасающий рев, внутри началось движение; часовой, поставленный перед нашими окнами, сбежал;

Болеслав и я различили грозный голос Дурлинского, который подгонял своих слуг; до нас донеслись лязг оружия, вопли раненых, стоны умирающих. Шум, сначала очень громкий, казалось, стал ослабевать, но потом снова усилился, раздались победные крики, топот множества ног, и вслед за страшным шумом наступила внезапная тишина. Вскоре глухой треск и гул поразили наш слух, тьма стала менее густой, деревья в саду окрасились в желтые и красноватые тона; мы подбежали к окнам: пламя пожирало замок Дурлинского и со всех сторон окружало нашу каморку; в довершение ужаса, из башни, в которой была заключена Лодоиска, неслись крики отчаяния...

Тут рассказ господина дю Портая был прерван появлением маркиза де Б., который, не встретив в передней ни одного лакея, вошел в комнату без доклада. Увидев меня, он вздрогнул и отшатнулся.