Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Жюстина, вели подать цыпленка. Скажи, что я устала и хочу спать, но перед сном я не прочь съесть крылышко. Главное — скажи, чтобы меня не беспокоили. У тебя, Жюстина, сегодня страшный аппетит. Ты меня понимаешь?

— Да, сударыня, — улыбнулась субретка. — Сегодня я должна есть за двоих.

Когда Жюстина ушла, я сжал маркизу в объятиях и после нежных прелюдий хотел было зайти в моих действиях гораздо дальше. Однако я встретил неожиданное сопротивление, а Жюстина, вошедшая с цыпленком, вынудила меня отложить нападение. Маркиза не захотела есть, я, уничтожая птицу, внимательно рассматривал комнату, что не ускользнуло от взгляда моей прелестной возлюбленной.

— Что вы там высматриваете?

— Мне очень приятно видеть эту комнату; мне кажется, именно здесь...

Маркиза поняла меня.

— Да, именно здесь личико мадемуазель дю Портай сыграло со мной недобрую шутку.

— Почему же недобрую?

— Почему? Потому что Фоблас обманщик!

— Ах, вы снова хотите поссориться? Право, маменька, вы сегодня какая-то странная. Вы хотите ссориться и не хотите мириться!

— Вот именно, неблагодарный шалун. А вы, конечно, хотите совсем другого! Вы стремитесь к примирению и стараетесь избежать ссор. Впрочем, раз мы заговорили об этом, спросите у барона, не следует ли...

— Как, маменька, неужели слова барона... неужели это они мешают?..

— Они или что-то другое, не все ли равно? Одно верно, господин победитель, сегодня между нами не состоится примирения в известном смысле.

— Ах, милая маменька, именно в этом смысле оно и состоится.

— Уверяю вас, нет!

— Уверяю вас, да.

Мой решительный вид, казалось, испугал маркизу, и она попыталась сесть так, чтобы самой позой показать мне, что я ошибаюсь.

— Да-да, делайте что вам угодно, но, едва я поужинаю и Жюстина уйдет, вы увидите...

— Жюстина не уйдет! Смотри не уходи из моей комнаты. Шевалье, сядьте поближе, мне нужно вам кое-что сказать.

Она обняла меня, положила голову на мое плечо и, поцеловав, тихонько спросила:

— Фоблас, вы любите меня?

— Маменька, довольно сомнений.

— Я хочу попросить у вас одного доказательства.

— Какого? — с тревогой спросил я.

— Не настаивайте сегодня вечером на примирении...

— Почему?

— Мой друг, у меня лихорадка, вы можете заболеть.

— Что за важность!

— Что за важность! — Она нежно обняла меня. — Этот ответ мне нравится; как жаль, что он не так благоразумен, как лестен... Мой добрый друг, мой дорогой Фоблас, я не хочу счастья, которое будет стоить вам здоровья. Какой неделикатной должна быть женщина, если она захочет купить такой ценой несколько коротких мгновений наслаждения, которое, кстати, чем чаще повторяется, тем более приедается? Какой слепой и безумной должна быть возлюбленная, если она будет уступать только жажде удовольствия? Чтобы я, я подорвала твои силы, истощила твою молодость, погубила одно из лучших произведений природы... самое прелестное, самое обольстительное ее произведение? Нет, мой дорогой Фоблас, нет! Желая избавить тебя от будущих сожалений, я буду бороться с твоими желаниями и с моей собственной слабостью. Я готова жертвовать собой ради твоего счастья и не хочу обречь тебя на жизнь, полную тоски и болезней; напротив, если понадобится, я пожертвую своей жизнью, чтобы продлить и скрасить твою! О, самый привлекательный и самый любимый из возлюбленных! Я люблю тебя не для себя одной, что бы ни говорили, я люблю именно тебя, тебя самого! Мой друг, не настаивай сегодня. Я отошлю Жюстину, ты останешься здесь, я буду смотреть на тебя, слушать твои речи, я, может быть, засну на твоей груди. Я буду так счастлива... Мой добрый друг, дай мне честное слово... Шевалье, отвечайте же! Смотрите, он еще раздумывает о такой простой вещи...

Маркиза была права: я размышлял. Я думал о Софи. Я мысленно посвящал моей милой кузине лишения, которым меня намеревались подвергнуть, и, так как эта мысль придала мне силы, я дал слово ее сопернице быть благоразумным. Жюстина получила приказание уйти.

— Фоблас, я довольна вами, — радостно продолжала маркиза, — поговорим спокойно. Это, конечно, не такое жгучее удовольствие, как наслаждение страстью, но оно продолжительнее. Но отчего вы смеетесь?

— Мне пришла одна очень странная мысль.

— Говорите, мой друг.

— Что сказала бы женщина, ожидающая своего возлюбленного, если бы ей поставили условие: или в течение двух часов только разговаривать с ним, или за пять минут удовлетворить свое желание и отослать его прочь?

— Мой друг, многие наши дамы не знали бы, что выбрать. Я слышала, будто существуют женщины, для которых удовольствие говорить о чувствах есть nес plus ultra (*) в любви, остальная часть любовных отношений для них тягостна; по чести, я думаю, что если и есть такие женщины, их мало. Наоборот, уверяю вас, на свете много, очень много дам, которым двухчасовой разговор и бездействие показались бы смешными. Иные предпочли бы всю жизнь оставаться немыми.

— Вы не из таких, маменька.

— Я принадлежу к партии, которая примирила бы тех и других.

— Да?

— Да, мой друг. Я бы поступила так: два часа разговора — сегодня, а пять минут наслаждения — завтра.

— Завтра? Не забудьте: завтра!

— Ах!..

— Вы сами сказали!

— Да, но я только предположила...

Маркиза много говорила в тот вечер, и я открыл в ней совершенства, которых не успел заметить раньше. Она блистала сатирическими и оригинальными замечаниями, высказала даже несколько замечаний философского порядка, однако ни разу ее рассуждения не коснулись морали; главным образом я восхищался ее изящной и свободной манерой выражаться, которую иногда приобретают люди, вращаясь в большом свете, а также ее естественностью и остроумием, которым невозможно научиться. Особенно меня восхитил ее тонкий вкус, недостающий многим из наших прославленных умников (я не называю их имен), и поразили знания более глубокие, чем те, которыми обладает большинство красивых или привлекательных женщин.

Мне показалось, что я пробыл с ней не более четверти часа, когда мы вдруг услышали, что бьет полночь.

— Нам пора расстаться, мой друг, — сказала маркиза. — Пусть Жюстина проводит вас, а то мой швейцар не поддается на уговоры.

Услужливая субретка прибежала при первом же звонке.

— Малютка, ты проводишь своего возлюбленного.

— Что? Ее возлюбленного? — изумился я.

— Конечно. Разве вы не понимаете, что Жюстина, приводящая к себе вечером молодого человека и в полночь выпускающая его, очевидно занята сердечными делами? Я уверена, что завтра же об этом будут громко рассуждать в людской, но она знает, что я щедро вознагражу ее за все. Прощайте, мой дорогой Фоблас, вы придете завтра к восьми часам?

— Самое позднее!