Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Право, маркиз, я в отчаянии, что никак не могу ответить на вашу любезность, но я, так сказать, тайком убежал из дома, я прячусь в партере и не могу показаться в ложе... Вы не можете себе представить, какую сцену устроит мне господин дю Портай, вернувшись, если кто-нибудь из его друзей меня увидит и напишет ему.

— Бывают же смешные родители! Да, вспомнил, я хотел спросить об одной вещи... Знаете ли вы де Фобласа?

Я сухо ответил:

— Нет.

— Но, может быть, граф знает? — продолжал маркиз.

— Де Фоблас? — повторил Розамбер. — Да, кажется, я где-то слышал это имя, я где-то даже видел его! — Он взял маркиза за руку и шепотом сказал: — Никогда не говорите о Фобласе и его родных при ком-нибудь из членов семейства дю Портай: эти два рода враждуют, вскоре прольется кровь.

— Значит, все открылось? — вполголоса спросил маркиз.

— Что все? — удивился Розамбер.

— Ну, ты меня понимаешь.

— Нет, черт меня побери.

— О, понимаешь! Но ты прав, на твоем месте я молчал бы так же, как и ты.

— Клянусь честью, я ничего не понимаю!

— Ну, оставим это. — Маркиз снова заговорил в полный голос. — О Розамбер, скажи мне (ведь я добрый малый и не умею долго сердиться), почему ты уже пять месяцев не показываешься у нас?

— У меня были дела.

— Ну уж дела! Скорее интрижки. Меня не проведешь! Но, надеюсь, ты-то зайдешь в ложу маркизы?

— Конечно. Вы подождете меня здесь?

Расставаясь со мной, маркиз еще раз пожалел, что ему не удалось познакомить меня с женой.

Через четверть часа вернулся Розамбер и сказал со смехом:

— Госпожа де Б. не подала виду, что сердится, она приняла меня вежливо; мы обращались друг с другом как люди, помнящие, что они часто встречались в обществе. Однако маркиза несколько удивилась, когда ее милейший муж сообщил, что я здесь с дю Портаем-младшим, который не осмелился явиться к ней в ложу. Вы понимаете, что, поскольку между маркизой и мной все кончено, я не стал усугублять неловкость ее положения; наоборот, я милосердно помог ей обманывать меня же. Странно только, что в этой смешной и забавной сцене было для меня нечто неясное. Может, вы поймете, Фоблас. Я расслышал, как маркиз очень тихо шепнул жене: «Я же говорил вам, что мадемуазель дю Портай — нечестная девушка. Все открылось. Оба дю Портая в бешенстве, и, если они встретят этого Фобласа, ему несдобровать. Я уверен, что путешествие дю Портая в Россию и поездка барышни в Суассон — пустые отговорки! Надо сказать, что ее отец заслуживает наказания: он страшно стесняет своего сына, а дочери позволяет делать все, что ей вздумается». Приблизительно так сказал маркиз. Фоблас, вы все знаете, не откажите мне в удовольствии, объясните, что тут к чему.

Я рассказал Розамберу, каким образом маркиз нашел мой бумажник, как он доказал своей жене, что мадемуазель дю Портай — распутница и каким способом маркиза заставила мужа вернуть ей мои письма. Граф от души посмеялся и наконец спросил меня, почему я не захотел представиться госпоже де Б.

— Мой друг, — ответил я, — если бы я был безумно влюблен в маркизу и у меня не было другой возможности встречаться с ней, я согласился бы пойти в ее ложу, но, раз мы видимся без труда, раз наши свидания повторяются достаточно часто, зачем мне подвергать себя опасностям, являясь в доме маркиза в новом виде?

— Но ведь это породило бы пресмешные сцены! Маркиза на вашем месте не стала бы колебаться ни минуты.

После спектакля я зашел с Розамбером за кулисы, в уборную его очень близкой знакомой, мадемуазель ***. С ней сидела красивая танцовщица.

— Он хорош собой, — смерив меня взглядом, торжественно заявила танцовщица.

— Это Амур, — ответила актриса, — или шевалье де Фоблас.

Я горячо поблагодарил славную женщину за столь лестный комплимент.

— Шевалье, — заметила танцовщица, — я видела вас однажды и вот уже много месяцев слышу о вас почти каждый день. Вы можете быть очень красивой девушкой, но мне больше по сердцу привлекательный юноша.

Я взглянул на графа.

— Розамбер, вы меня выдали?

Розамбер дал честное слово, что нет. Женщины шепотом поговорили между собой, и Корали (так звали танцовщицу) хохотала как безумная.

Сами собой образовались две пары, мы поужинали у богини, а потом я проводил нимфу домой и остался у нее. Кто не знает о том, что божества из Оперы очень слабые создания, что в этой части света на страсти смотрят легко и что сердечные истории здесь начинаются и заканчиваются в один вечер?

Корали нельзя было назвать ни красивой, ни хорошенькой, но она отличалась чарующей живостью и грацией. Она ворковала, как влюбленная голубка, и ее ласковые речи доставляли мне несказанное удовольствие. Ее шаловливое личико светилось весельем, а слегка развязные манеры разжигали желание; вдобавок она была высока ростом и хорошо сложена, ее руки поражали красотой, ножки — миниатюрностью, а кожа — нежностью. К тому же Корали в совершенстве владела искусством сладострастия. А как охотно и с каким разбором черпала она из запасников своего ремесла! В ее объятиях я забыл и Жюстину, и маркизу.

Но в силу странности, которую я не стану даже пытаться объяснить, в самый неподходящий момент мне явился образ самой чистой и добродетельной девушки. Не менее достойно удивления и то, что я заговорил тогда, когда даже самый рассеянный из мужчин и не думает отвлекаться, а позволяет себе лишь короткие возгласы или сдавленные стоны.

— Ах, Софи! — воскликнул я, хотя мне следовало сказать: «Ах Корали»!

— Софи? — нимало не смутилась нимфа. — Вы знаете Софи? Так я вам скажу, что она глупа, жеманна, что она никогда не была красавицей, а теперь и вовсе поблекла, и что на прошлой неделе... — Она не могла договорить.

Надо отдать ей должное: болтала она с изумительной скоростью, но вместе с тем не теряла времени даром, и я не знал, чем больше восхищаться: необычайной ловкостью гибкого стана или ее словоохотливостью и бойкостью языка.

Я расстался с Корали в десять часов утра. Барон, узнав о моем отсутствии, с нетерпением ожидал моего возвращения. Суровым тоном он напомнил о моем обещании не ночевать нигде, кроме дома. Я прошел к себе, там меня ждал Персон; я хотел было упрекнуть его за предательство, но он опередил меня, заметив, что невозможно было оставить барона в неведении относительно моего ночного исчезновения, что в подобных случаях всякий гувернер обязан предупреждать родителей и что, позволив швейцару или другому слуге сказать об этом барону, он невольно открыл бы барону глаза на наш сговор. Я ничем не смог опровергнуть такие справедливые доводы. Кроме того, меня уже занимало нечто другое. Жасмен подал мне письмо, оставленное у него час тому назад. Я с удивлением увидел на нем имя мадемуазель дю Портай, быстро распечатал его и прочел следующее: