Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Он?! — повторила ее госпожа.

Женщины схватили меня, увлекли в спальню, открыли в глубине алькова маленькую дверь и заставили выйти в коридор, который шел вдоль всех комнат. Я сердился и смеялся. Одна тащила меня за руки, другая толкала в спину, да так усердно, что им удалось меня выпроводить.

В эту ночь я спокойно лег спать, барон еще не возвращался. Назавтра я послал за одним умелым художником, который посвятил весь день портрету мадемуазель дю Портай. Только он ушел, как я получил записку от Корали: танцовщица приглашала меня на весь вечер. Сцена накануне мне очень не понравилась, но пусть читатели вспомнят, что мне было всего семнадцать! Кто в семнадцать лет отказывался провести ночь с привлекательной женщиной? Неужели найдется человек, который станет уверять, что устоял бы перед искушением? Пускай покажется, и, если он не болен, я скажу ему, что он лжет.

В середине ночи я заснул в объятиях танцовщицы. Громкий звонок разбудил меня в семь часов утра.

— Я уверена, — воскликнула Корали, — что эти дуры обе ушли в одно и то же время и не взяли ключа, а между тем я каждый день твержу им об этом! Прошу тебя, шевалье, открой дверь.

Я побежал ко входу в одной рубашке и даже босиком, открыл дверь и увидел мужчину. Я увидел... Я думал, что ошибся, протер глаза и снова посмотрел. Я воскликнул:

— Как, не может быть! Отец, это вы?!

Барон отступил в изумлении и с яростью в голосе задал вопрос, по меньшей мере бессмысленный:

— Что вы здесь делаете?

Что мог я ответить? Я промолчал.

Тут, узнав голос моего отца, прибежала Корали, одетая так же легко, как я, и в моих ботинках, в которые она в спешке засунула свои маленькие ножки. Нимфу, выскочившую на порог, внезапно разобрал смех. Она посмотрела на отца, который онемел от изумления и в бешенстве замер, опершись на перила лестницы. Она посмотрела на сына, едва одетого и застывшего, подобно истукану, посреди передней. Чтобы женщина, от природы безрассудная, сдержалась в подобном случае? Танцовщица повисла у меня на шее и прислонила голову к моей. Можно было подумать, что она меня целует, но она лишь смеялась, смеялась так громко, что соседи наверняка слышали. Барон то краснел, то бледнел, затем он пришел в себя, шагнул в переднюю, затворил дверь и задвинул задвижку. Корали убежала, по-прежнему смеясь, я помчался за ней, отец в одно время с нами вбежал в спальню. Он угрожающе замахнулся тростью, собираясь устроить погром. Я схватил его за руку и воскликнул:

— Отец, вы забыли, что здесь ваш сын!

Это, возможно, слишком смелое восклицание произвело то самое действие, которого я ожидал. Барон, еще взволнованный, но уже несколько успокоившийся, бросился в кресло и велел мне одеться. Корали заперлась в уборной и там продолжала хохотать; она согласилась только приоткрыть дверь, чтобы отдать мои ботинки и забрать свои туфельки. Я быстро оделся. Мы спустились вниз. Барон пришел пешком и без слуг; мы сели в фиакр, и, хотя нам пришлось ехать долго, отец, печальный и задумчивый, за всю дорогу не проронил ни слова. Когда мы вернулись домой, он пригласил меня к себе. В этот день я должен был пойти в монастырь и, заметив, что наступил час, когда Софи несомненно уже ждала меня в приемной, сказал отцу, что у меня множество неотложных дел. Отец почти умоляющим тоном настаивал, чтобы я не уходил. Мы прошли к нему в комнату, он приказал всем оставить нас, велел мне сесть и сам сел рядом.

— Фоблас, — помолчав, сказал он наконец, — забудьте на одно мгновение, что я ваш отец, и отвечайте мне как другу. Позавчера между десятью и одиннадцатью часами вы были у Корали?

— Да, отец...

— Значит, это вы ужинали с ней, когда я приехал?

— Да.

— Я услышал шум, и во мне зародились некоторые подозрения, но я скрыл их. Я сказал, что отправляюсь в деревню, надеясь поймать счастливого соперника, но я и не предполагал, что им окажется шевалье де Фоблас.

— Неужели барон оскорбит меня, предположив, что я знал о нашем соперничестве?

— Нет, мой друг, нет. Я знаю, что, несмотря на все заблуждения юности, вы очень редко забывали об уважении, которое обязаны питать к любящему вас отцу. Я знаю, что вы неспособны хладнокровно подготовлять для меня печали и унижения. Фоблас, мне остается задать вам немного вопросов. Давно ли вы знаете Корали?

— Четыре дня.

— И вы провели с ней?..

— Две ночи, мой отец.

— Две ночи в четыре дня? Целых две ночи! Ах, безумец! А как вы вознаградили ее за ее благосклонность?

— Я послал ей очень скромный подарок.

— Не вы ли поднесли ей севрский фарфор, который я видел у нее, кажется, позавчера?

— Да, отец.

— Друг мой, когда такой молодой человек, как вы, имеет несчастье пользоваться благосклонностью танцовщицы, он должен платить ей более щедро. Подождите, я сейчас вернусь.

Он заставил меня прождать довольно долго и наконец вернулся с бумагой в руке.

— Прочтите это, Фоблас.

Корали, я покидаю вас и полагаю, что мебели, драгоценностей и бриллиантов, которые я подарил и вам оставляю, будет достаточно и мы в расчете.

Когда я прочел эту короткую записку, мой отец ее запечатал. Потом он подал мне чистый лист бумаги, и я написал под его диктовку:

Корали, я покидаю вас, и так как я оцениваю две ночи, проведенные с вами, в двадцать пять луидоров, посылаю вам три банковских билета в двести франков каждый.

Мой отец отослал оба письма с одним и тем же слугой. Я думал, что все уже кончено, и собирался уйти, но барон попросил меня дождаться ответа Корали.

— Фоблас, — сказал он, — вы видите, что я делаю выводы из уроков, которые вы мне даете. Почему же мой сын не столь покорен, как я, почему он упрямо отталкивает отеческие советы? На днях, несмотря на мой запрет, вы опять выезжали в амазонке; вы ежедневно видитесь с маркизой. В то же время вы бывали у Корали, и, может быть, у вас есть еще кто-то, кого я не знаю. Будьте же благоразумны, щадите себя. Вы еще не понимаете, как драгоценно здоровье. Мало того, с тех пор как мы живем в Париже, вы запустили учение. Недостаточно блистать физической ловкостью, необходимо также совершенствовать ум. Хорошо, что вы прекрасно фехтуете: дворянину необходимо уметь драться, и пусть вас страшится тот, кто любит проливать кровь. Но страсть к охоте и лошадям, любовь к танцам — все это минует. Правда, вы еще любите музыку, и музыка может приятно услаждать наш слух в свободные часы, но всего этого мало. Если вы достигнете сорокалетнего возраста, умея только стрелять, ездить верхом, танцевать и петь, какой скучной и долгой покажется вам ваша осень! Какими невеселыми станут ваши дни, как вы пожалеете о молодости, растраченной впустую! Фоблас, у вас нет недостатка в уме. Я знаю, у вас есть способности! Займитесь теперь же изучением литературы и философии; это достойное уважения занятие украшает зрелость, продлевает жизнь, заполняет досуг богача, облегчает труды бедняка, утешает нас в горе и упрочивает наше счастье. Мой друг, начните с того, чтобы реже бывать у маркизы. Это принесет вам двойную выгоду: даст больше времени для полезных занятий и сократит опасные удовольствия. Вы разовьете ваши умственные способности и не подорвете здоровья. Я не стану говорить о вашей страсти в монастыре. Я знаю, что в этом очень существенном отношении вы стали благоразумны. Госпожа Мюних, с которой я говорил на днях, сообщила мне, что она не видела вас уже два месяца. Я доволен вами, Фоблас. Если вы обманете маркизу или еще какую-нибудь сумасбродную женщину, что ж, они сами куют свои несчастья. Подобные безумства не затрагивают чести. Но если вы воспользуетесь невинностью и слабостью, я вас никогда не прощу.