Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Пока барон хвалил меня за мое равнодушие к Софи де Понти, я еле сдерживал нетерпение, я стонал, чувствуя, что время свидания проходит.

Слуга, посланный к танцовщице, наконец вернулся. Когда он сказал, что пришел от Фобласа, она засмеялась и попросила выразить барону благодарность, а шевалье передать на словах: «Я принимаю то, что он прислал, но, право, он мне не был должен».

Я вернулся к себе в полном отчаянии — мне не удалось побывать в монастыре. Художник уже дожидался, чтобы закончить портрет, сильно продвинувшийся накануне. Мне пришлось надеть амазонку, чтобы изображать мадемуазель дю Портай, и затем снова стать Фобласом, чтобы пообедать с бароном. Выйдя из-за стола, я принял старуху, любившую денежные подачки. Аделаида, удивленная тем, что я не пришел утром в монастырь, прислала справиться обо мне и просила сейчас же прийти к ней. Я полетел на ее зов.

Аделаида привела свою подругу в сопровождении госпожи Мюних, которая была рада встретиться со мной после такого долгого перерыва. Я делал вид, что слушаю ее длинные истории, и так как мне на всякий случай следовало заручиться расположением гувернантки, вкусы которой были мне известны, я обещал прислать ей бутылку превосходной водки. Но этот несчастный день был днем встреч. Выходя из приемной, я столкнулся с отцом.

— Вот как мне повинуются, — шепотом сказал он, — вот как надо мной смеются! Объявляю вам, мой сын, что, если вы не откажетесь от своей безумной надежды, вы заставите меня принять строгие меры.

Вернувшись домой, я тщательно завернул готовый портрет, позвал Жасмена и велел ему рано утром отнести сверток Жюстине с просьбой передать его госпоже де Б., а бутылку водки — госпоже Мюних в монастырь ***. Мой исполнительный слуга вышел на заре, а вернулся далеко за полдень. Он так напился, что я не добился от него ни одного вразумительного ответа. А следствием того, как он справился с двойным поручением, стали записка и некое устное послание, которые мне передали вечером.

Записка была от маркизы: она благодарила мена за прелестный подарок и спрашивала, что ей с ним делать.

— Госпожа Дютур, я не понимаю, о чем говорит маркиза.

— Я тоже, но она, вероятно, завтра все объяснит у своей модистки. Будьте там ровно в восемь утра, потому что в десять она уедет в Версаль.

— Госпожа Дютур, можете заверить ее, что я не опоздаю.

Через час пришла та старуха, которой я никогда не давал денег без радостного трепета. Она сказала, что мадемуазель де Понти, которой надо срочно переговорить со мной, просит меня прийти завтра в приемную монастыря, никак не позже восьми.

— О, моя милая, я охотнее провел бы всю ночь у дверей монастыря, чем согласился бы заставить мадемуазель де Понти ждать хоть четверть часа!

Завтра ровно в восемь в монастыре! Завтра ровно в восемь в будуаре! О, на этот раз, маркиза, вы проиграли! Если вы желаете, чтобы я являлся к вам на свидание, никогда не назначайте встреч в часы, избранные мадемуазель де Понти. Не соперничайте с ней. Один взгляд милой кузины мне дороже всех милостей самой прекрасной женщины на свете... и даже такой красивой женщины, как вы. Все маркизы на свете, вместе взятые, не стоят одного волоска моей Софи.

Едва двери монастыря открылись, как я попросил позвать Аделаиду. Она появилась в приемной. Вскоре пришла и ее подруга.

— Здравствуйте, сударь, — сказала Софи.

— Сударь?! — воскликнул я.

— Вот, сударь, — в свою очередь сказала Аделаида, подавая мне маленький сверток.

— И вы тоже, сестра?

— Возьмите же. Вчера ваш Жасмен был пьян, он отдал этот портрет госпоже Мюних. А водку, — продолжала Софи, — отнес маркизе Б.

— Да, мой брат, да, вы злоупотребляете моей дружбой, вы обманываете Софи, это нехорошо: ведь Софи каждый день из-за вас подвергается опасности! А мне барон вчера устроил ужасную сцену!.. Это дурно, очень дурно...

— Когда мы умрем от горя, — со слезами продолжала Софи, — он пожалеет о своей кузине и о своей сестре! (Я хотел взять ее за руку, но она отстранилась.) Оставьте эти ласки, они нежны, но обманчивы.

— Да, они походят на вас! — воскликнула Аделаида. — Моя подруга права.

Она отерла своим платком глаза Софи и поцеловала ее.

— Утешься, дорогая, — сказала она, — не плачь, не надо, я тебя люблю и всегда буду любить, и я не обману тебя, я никого не обманываю.

— Аделаида, ты видишь, он даже не пытается оправдаться!

— Ах, Софи, мое волнение, слезы, самое молчание — все должно показать, какое раскаяние раздирает мое сердце! Да, я сознаюсь, этот портрет, этот роковой портрет предназначался для госпожи де Б.

— Вы сознаетесь, потому что мы все знаем, — сказала Аделаида

— Для госпожи де Б.! — горестно воскликнула Софи.

— Неужели, милая кузина, вы не простите мне минутного заблуждения?

— Минутного заблуждения! Он изменяет с самого начала, Аделаида; вот уже два месяца он почти каждый день пишет, что обожает меня, обожает меня одну. Минутное заблуждение!

— Софи... моя милая кузина!..

— А я была так слаба, что верила, и я имею несчастье его любить! И он знает это, увы, он это знает! Скажи, моя дорогая Аделаида, чего он ждет от своей измены, на что он надеется? Неблагодарный, я не требовала вашей любви; не любите меня, если не можете, но, по крайней мере, не говорите...

— Ах, моя милая кузина, вы не знаете, до чего вы мне дороги! Днем ваш образ повсюду следует за мной, ночью он украшает мои сны. Софи, вы моя жизнь, моя душа, моя богиня! Я живу только вами, я обожаю только вас!

— Нет, Аделаида, ты слышишь его? До чего он, жестокий, усиливает мое волнение, мое смущение, мои колебания. Он говорит все те же речи, но его поведение... Он хочет моей смерти, он хочет моей смерти!

Я бросился на колени перед Софи.

— Брат, что вы делаете! Что, если пройдет одна из наших монахинь! Что, если нас увидят!

Испуганная Софи встала.

— Сударь, сейчас же сядьте, или я уйду.

Я опустился на стул, заливаясь горькими слезами.

— Однако, милая подруга, — сказала Аделаида, — все, что он говорит, кажется правдой, и его огорчение так непритворно!

— О, ты его не знаешь! Выйдя отсюда, он побежит к маркизе, чтобы повторить ей то же самое.

— К маркизе! Клянусь вам, я никогда больше не увижу ее!

— Брат мой, вы даете честное слово дворянина?

— Честное слово дворянина, сестра, честное слово дворянина, Софи.

— Боже мой! — произнесла она слабым голосом, прижимая руку к сердцу. — Боже мой!..

Ее головка склонилась на грудь, она откинулась на спинку стула, от рыданий у нее прервался голос.

— Аделаида, дорогая, ей дурно!

— Нет-нет, — сказала Софи. (Аделаида отерла слезы, оросившие лицо ее подруги.) — Дай мне поплакать. О, моя дорогая, теперь я плачу от радости! Боже мой, Боже, какой камень свалился с моей души, и до чего мне теперь легко!