Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Я взял ее руку и прижался к ней губами. Облако грусти, казалось, омрачавшее ее личико, внезапно рассеялось, и радость засветилась в ее похорошевших чертах. В глазах загорелось нежное пламя. Я с жаром повторил клятву верности. Она с удовольствием слушала, когда я заговорил с ней о нашем будущем счастливом браке.

Аделаида все еще держала в руках портрет мадемуазель дю Портай.

— Брат, госпожа Мюних велела вернуть вам портрет. Вы сильно рассердили ее. «Этот сумасшедший, — сказала она, — посылает мне свой портрет. Разве я в таких летах?.. Но, конечно, он хотел передать его мадемуазель де Понти. Барон прав, он ее любит. Пусть же господин шевалье попробует явиться сюда, пусть только попробует». Брат, о, заберите же этот противный портрет!

— Противный? Нет! — Моя милая кузина взяла его из рук Аделаиды. — Он прелестен, можно подумать, что это твой портрет.

— В таком случае оставь его у себя, дорогая.

— Да, оставьте его себе, моя милая кузина.

— Этот портрет, господин де Фоблас? О нет. Мне больно видеть его. Я буду всегда вспоминать эту маркизу, мне его не нужно, не нужно. К тому же это женское платье... Этот портрет похож на вас, но не ваш.

— Моя Софи, если бы вы хотели...

— Что?

— Мой живописец искусен и неболтлив; он мог бы сделать и мой портрет, и ваш...

— И мой? — неуверенно повторила Софи, поглядывая на Аделаиду.

— Да, подруга, — ответила сестра, — твой портрет и даже мой, а может быть, также и копии с них; мы могли бы обменяться миниатюрами.

— Хорошо, милый кузен; когда же вы приведете вашего художника?

— Завтра между восемью и десятью часами. И он будет приходить каждый день, пока не закончит.

— Каждый день... но моя гувернантка... Правда, по утрам она спит и до сих пор ничего не замечала.

— Да, — прервала Аделаида, — она спит.

— Но барон! Берегитесь его, мой брат!

— Если он, моя дорогая Аделаида, встанет когда-нибудь раньше обыкновения, я с большим сожалением отложу сеанс до следующего дня.

— Итак, значит, до завтра, мой милый кузен.

— До завтра.

В то самое мгновение, когда я прощался с Софи и целовал ей руку, в то самое мгновение, когда моя милая кузина с восторгом увидела на моем лице отпечаток удовольствия, доставленного мне маленькой милостью с ее стороны, вошла монахиня. Она прежде всего окинула меня любопытным и быстрым взглядом, а потом сказала коротко, но твердо:

— Аделаида, вы уже давно разговариваете с вашим братом. А вы, мадемуазель де Понти, кажется, забыли, что наш урок должен был начаться четверть часа тому назад. Я возвращаюсь к клавесину, где и буду ждать вас.

Ученицы начали было лепетать какие-то извинения, но наставница ушла, не выслушав их.

— Боже мой, — задрожала Софи, — вдруг она видела, как вы поцеловали мне руку?

— Не знаю, моя кузина.

— Я тоже не знаю; хотите, я спрошу у нее?

Я невольно улыбнулся. Эта улыбка сперва обидела Софи, но, пораздумав, она сказала:

— Хорошо! Будьте спокойны, я не стану ни о чем спрашивать.

— Моя милая кузина, эта монахиня — ваша учительница музыки...

— Да, ее зовут Доротея.

— Она хорошо играет на клавесине?

— Довольно хорошо. Но мне говорили, что вы играете еще лучше.

— И она очень молода?

— Да, молода.

— Мне показалось, что она красива.

— А мне кажется, — печально ответила Софи, — мне кажется, что даже в самые неприятные минуты вы успеваете и многое заметить, и сделать интересные открытия, и задать вопросы... которые приводят меня в отчаяние.

Сказав это, она ушла, заливаясь слезами и не пожелав слушать моих оправданий. Аделаида, озабоченная печалью своей подруги, не заметила моего горя. Она поспешила за Софи. Меня же не столько поразило мое собственное легкомыслие, сколько огорчило наказание за него. И хотя в печали моей милой кузины скрывалось много утешительных для меня сторон, домой я вернулся в отчаянии.

Жасмен, которого я, вернувшись домой, расспросил, сознался, что накануне не смог устоять против искушения отведать знаменитой водки. Она так понравилась ему, что он несколько раз снял пробу, потом долил водой на четверть опорожненную бутылку и только тогда отправился исполнять мои поручения. Меня уже не удивляло, что он все перепутал, и я простил бедного малого за чистосердечное признание. Однако, чтобы больше не огорчать Софи, я должен был помнить о данных ей обещаниях.

Само собой, маркиза, удивленная моим невниманием, пришлет ко мне. Я позвал Жасмена и велел ему не принимать никого, кроме отца, Розамбера и Персона.

— А если придет Жюстина?

— Скажи, что меня нет дома.

— А если придет Дютур или виконт де Флорвиль?

— Скажи, что меня нет дома.

— Ах!

— Сиди в передней и никого не впускай. Кроме того, пошли за моим живописцем и вели просить его сейчас же прийти сюда.

После полудня пришел художник. Он начал мой портрет. На следующей день он отправился со мной в монастырь, чтобы набросать портрет моей кузины. Нужно ли говорить, что в этот день наш разговор начался с объяснения по поводу Доротеи? Софи не могла понять, как рядом с любимой девушкой молодой человек мог замечать другую женщину и находить ее красивой. Я хотел оправдаться, ответив, что в моих глазах монахиня не женщина и что я сказал о Доротее то, что мог бы сказать о прекрасной статуе; но Аделаида, открыто восставшая против меня, жестокая Аделаида сейчас же заметила, что существо, нарушившее нашу милую беседу, должно было бы показаться мне чудовищно безобразным. Мне пришлось пуститься на многие хитрости, чтобы опровергнуть это возражение. Я заслужил прощение, только сказав со слезами на глазах, что легкомыслие не преступление, что замечание, лестное для Доротеи, не должно никоим образом беспокоить Софи, так как ее красота, подобно моей страсти к ней, ни с чем не сравнима. Утешенная кузина вернула мне свою нежность, а сестра, желая доказать свою любовь ко мне, сказала:

— Брат мой, никто не видел, как вы поцеловали руку моей милой подруги, потому что наша учительница музыки вчера говорила со мной и Софи и даже раза два упомянула ваше имя. Однако она не выказала ни малейшего возмущения.

Помирившись, мы занялись портретом Софи и занимались им несколько дней подряд; посудите, каким терпением должны вооружаться художники, когда изображают влюбленных! Сперва я журил живописца за то, что он работает медленно, но вскоре стал сетовать, что портрет почти закончен.

Моя миниатюра была готова, а через неделю я получил изображение моей милой кузины.

Каждый день ко мне приходили то Жюстина, то госпожа Дютур и всегда слышали один и тот же ответ, внушавший им беспокойство: «Шевалье нет дома». Граф де Розамбер, который узнал о моем, как он выражался, внезапном обращении, уверял, что долго я не продержусь.