Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Люди, провожавшие нас, расстались с нами у Тронной заставы 145. Виконт де Флорвиль и я вышли из экипажа у дверей модистки; там нас ожидали: моя «мать», Жюстина и мой новый лакей Ла Флёр. Дютур начала с того, что попросила у меня прощения, а Жюстина, которая радовалась нашей встрече, причесывая меня, отчаянно шалила. Виконт де Флорвиль продумал все. Я оделся в утренний костюм хорошенькой путешественницы. Мои вещи привязали сзади кареты. Моя «мать» села в экипаж рядом со мной, мы поехали дальше и остановились на улице Фобур-Сент-Оноре 146.

Через два часа маркиза де Б. в сопровождении своей горничной приехала узнать, тут ли госпожа Дюканж. Мы поцеловались, как две милые женщины после долгой разлуки. Моя «мать», знавшая светские обычаи, благоразумно оставила нас одних. В ту минуту, когда де Вербур вышла из комнаты, в нее влетел амур. Божок оставался с нами целых два часа.

— Скоро полдень, — сказала маркиза, — нам пора проститься. У меня дома знают, что я должна была ужинать и ночевать за городом, но меня ждут к обеду... Ах, кстати, будьте любезны, объясните, что означала известная бутылка, присланная мне?

— Маменька, это следствие ветрености Жасмена.

— А когда же вы подарите мне портрет мадемуазель дю Портай?

— Сейчас; он в кармане камзола шевалье де Фобласа. Вот он, милая маменька.

— Завтра я принесу вам портрет виконта де Флорвиля.

— Маменька, маркиз не говорил вам о мадемуазель дю Портай?

— Конечно, мой друг. Она живет с этим Фобласом! Ваши родители разыскивают вас далеко от Парижа, тогда как вы очень близко. Маркиза возмутило ваше обращение с Ла Жёнесом. «Как, — сказал он, — ударить хлыстом! Позволительно ли это? Разве молодой девушке подобает бить слуг таким образом? В тот день, когда я ушибся и она прижала к моему лбу серебряную монету, помните, как я кричал? Вы думали, что я капризничаю, что я слишком чувствителен; однако следует признать, мне было ужасно больно. У нее адски сильные руки. Эта девушка сущий чертенок, и это видно по ее лицу».

Едва маркиза ушла, как ко мне вернулась госпожа де Вербур. Я попросил ее отправить Ла Флёра к Розамберу.

— Доченька, графа нет в Париже.

— Матушка, я полагаю, он здесь и, во всяком случае, хочу точно знать, где он.

— Однако, сударь, маркиза не приказывала...

— Маркиза не приказывала! Да вы, милая моя, с ума сошли?! Вы воображаете, что я, как и вы, на жалованье у маркизы! Дютур, знайте и не забывайте, что я здесь у себя. Если Ла Флёр не поедет сейчас же к Розамберу, я сам отправлюсь к нему. Видите эти три луидора? Если граф придет сегодня ко мне, вы получите их.

— А если он за городом?

— Мне очень жаль, но тогда луидоры останутся у меня. Милая, вы умеете писать, возьмите перо и бумагу.

И госпожа де Вербур написала под мою диктовку:

Госпожа Дюканж желала бы поговорить с графом; она не задержит его долее четверти часа. Если же граф де Розамбер согласится разделить скверный обед, ему охотно предложат место за столом. С ним желают поговорить как можно скорее.

Я позвал лакея.

— Друг мой, отнеси эту записку к господину де Розамберу. На все его расспросы скажи только, что твоя госпожа красива и живет на улице Фобур-Сент-Оноре. Если вдруг графа нет в Париже, ты спросишь, в какое из имений он поехал... Госпожа Дютур, помните о трех луидорах.

Мой лакей вернулся и сообщил, что граф сейчас будет. Через несколько мгновений Розамбер легким шагом и с победным видом вошел в мою комнату.

— Прелестная... — Он внезапно замолчал, засмеялся и прибавил: — Черт меня побери, каким гоголем я летел! Но не буду сожалеть о неудавшемся любовном приключении, так как могу обнять друга.

Я обратился к госпоже де Вербур:

— Прошу вас, матушка, оставить меня.

— Матушка, — повторил Розамбер, — матушка! — Он несколько раз обежал Дютур и закружил ее вокруг себя. — Матушка, вы прелестны! У вас благородное лицо, величавый вид, величественное платье, но, как удачно выразился ваш сын, оставьте нас!.. Мой дорогой Фоблас, что это за маскарад?

Розамбер, слушая рассказ о моем похищении и новом переодевании, не раз прерывал меня шутливыми замечаниями.

— Словом, — сказал он, когда я замолчал, — маркиза действовала столь удачно, что вы теперь вполне в ее власти.

— Да, Розамбер! Но Софи, моя Софи!

— Опять! Ну что «Софи, Софи»? Она по-прежнему в монастыре.

— Вы это точно знаете?

— Да, знаю и знаю также, что вашей сестры там уже нет.

— Барон?..

— Забрал ее из этого монастыря и поместил в другой, кроме того, он отпустил добрейшего Персона.

— Розамбер, если я останусь здесь, как же я увижу мою милую кузину?

— Дорогой Фоблас, я предложил бы вам мой дом, но госпожа де Б. будет преследовать вас и там.

— Мой друг, если вы меня покинете, я погибну!

— Неужели вы сомневаетесь в моей дружбе, шевалье?

— Нет, но я боюсь требовать от нее слишком многого.

— Как! Если бы я был на вашем месте, а вы на моем, неужели вы побоялись бы оказать мне услуги, которых не осмеливаетесь просить у меня?

— Конечно нет.

— В таком случае говорите не стесняясь.

— Розамбер, хотя здесь мне гораздо лучше, чем в деревне, хотя я пользуюсь удовольствием свободно видеть очаровательную женщину, к которой, не скрою, я все еще привязан, — если мне не удастся увидеть Софи, этот дом станет для меня только новой тюрьмой. Не найдете ли вы мне в окрестностях ее монастыря...

— Понимаю. Маркиза украла вас у барона, а я должен похитить вас у маркизы? Отлично! Я не мог помешать ей присвоить мадемуазель дю Портай, но теперь отобью у нее госпожу Дюканж. Это справедливо и утешительно. Кроме того, я охотно посмотрю, как та, которая осудила на одиночество меня, вынесет свое! Положитесь на меня, Фоблас, рассчитывайте на меня!

Мы сели за стол. Во время долгого обеда граф забавлялся насчет госпожи де Вербур. Мы сидели уже за десертом, когда домовладелец, господин де Виллартюр, разбогатевший финансист, желавший увидеть своих новых постояльцев, вошел в комнату, не справившись, не стеснит ли нас его посещение. Если читатель представит себе воплощенное невежество и глупость — он получит слишком лестный портрет нашего хозяина. Виллартюр нашел, что ему не солгали, сказав, что госпожа Дюканж хороша. Легко понять, что этот неуклюжий человек был бы мне в тягость, если бы его, как он думал, любезный тон не дал мне повод всласть над ним посмеяться. Мой остроумный товарищ милосердно помог мне насмехаться над бедолагой, который, уходя, обещал вскоре снова навестить меня. У Розамбера было какое-то дело, и на прощанье он сказал:

— Я надеюсь скоро найти то, о чем мы говорили; теперь же, мой друг, согласитесь занять у меня немного денег; они мне совершенно не нужны в настоящее время, но, может быть, когда-нибудь я буду очень рад получить их обратно.