Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Волосы встали дыбом на грешной голове старой женщины, и она потихоньку стала подкрадываться к дверям, совершенно забыв, что духи не знают преград и запоров, но, прежде чем добралась до цели, дверь открылась настежь и на пороге она увидела свою покойную дочь — бледную, растрепанную, с заплаканными кроваво-красными глазами, с тем самым воплем, который срывался с ее уст всякий раз, как только случалось ей видеть мать: «Он убит, убит! Это ты убила моего возлюбленного!»

— Убит, убит! Это ты убила моего возлюбленного! — кричит дочь с таким отчаянием в голосе, как и в ту памятную, ту страшную ночь, когда внезапно объявился тайный ее любовник и потребовал, чтобы ему вернули ее, вернули ту, которую отняли у него, видя, что он недостаточно уважает верных слуг святой церкви… Да, да, она кричит так же, как и тогда, когда на ее глазах мать подала зятю шпагу и велела защитить семейную честь, пронзив грудь безоружному.

— Это ты убила моего возлюбленного! — снова и снова исторгается из ее груди рвущий сердце вопль… Только что это? Дочь не одна, рядом еще кто-то, на нее похожий, и тоже кричит… Да ведь это внучка, дитя ее дочери; обе стоят возле постели, бледные, заломив в отчаянии руки. Ксавера показывает матери пальцем на бабку и говорит, что коварными речами та убила в ней душу. Нет, не говорит она, а кричит, так громко кричит, что слышит весь свет и даже бог на небе…

Истинно говорят: не только пуля и сталь разят насмерть, и не только с помощью яда можно отравить человека…

Тяжело опустилась пани Неповольная на свою роскошную постель, сраженная апоплексическим ударом.

Ужасное наследство досталось Ксавере от матери, зато теперь можно было сказать, что кровь невинной жертвы, обагрившая некогда порог старинного дома Неповольных, омыта и перестала взывать к богу.

Прямо из бабушкиной спальни Ксавера устремилась в развалины храма, туда, где еще так недавно копали могилу Клементу, стоя на краю которой, он в последнюю минуту своей жизни искал взглядом ее, Ксаверу. Там она пала на землю и не ушла до своего последнего часа. Жизнь ее угасла скоро, и это случилось бы еще раньше, если бы не заботы ключницы. Старая служанка приходила сюда каждую ночь, Заставляя ее принять хоть немного пищи, надеть необходимое в непогоду платье. Ни силой, ни уговорами нельзя было увести Ксаверу домой. В грозу, в мороз она оставалась на своем посту, не пряталась ни от дождя, ни от палящих лучей солнца, не отличала дня от ночи.

Ни одну могилу никогда не охраняли так бдительно…

Но лежал ли в ней Клемент? Может быть, Королева колокольчиков уже была безумной и казнь ей только привиделась? Может, это ее нечистая совесть вызвала в воображении столь ужасную картину?

Но не одна Ксавера видела, как палач обезглавил Клемента. Были там и другие свидетели. Все считали, что казнь была проведена открыто, едва ли не публично, именно затем, чтобы напугать единомышленников казненного и вынудить отказаться от дальнейшего осуществления их планов и намерений.

Кроме Клемента, никто не был арестован, никто не находился под следствием. Он позаботился о безопасности каждого, и это в то время, когда сам он испытывал горчайшие душевные муки! Да, верно, он был главой какого-то заговора, но больше никто ничего так и не узнал. Сколько ни старались выведать у него имена единомышленников, он молчал и один пострадал за всех, как того всегда желал. После случая с молодым фон Наттерером все общества в Праге не только были запрещены, но и преследовались; были осмотрены все вызывающие подозрения залы; учредили даже их охрану, чтобы негде было проводить собрания. Так, затерялись и исчезли все следы деятельности сынов действия.

Пани Неповольная была полностью парализована. Она не могла произнести внятного слова, не могла пошевелиться без чужой помощи. Как нужен был ей утешитель, но тщетно она ждала его прихода: увидав, что хозяйка дома навсегда лишилась здоровья, отец Иннокентий покинул ее дом. Прислуга не проявляла по отношению к нему прежней предупредительности, и, приняв приглашение другой благочестивой вдовы, он выехал из дома «У пяти колокольчиков» с завещанием пани Неповольной, по которому после кончины Ксаверы, связанной обетом безбрачия, все имущество семьи переходило к ордену иезуитов. Теперь духовнику не было надобности караулить Ксаверу, чтобы она, не дай бог, кого-нибудь полюбила и захотела выйти замуж, а с бабкой у него все было кончено.

И все же случилось так, что, проснувшись однажды утром, пани Неповольная почувствовала себя лучше и скоро убедилась, что может самостоятельно сидеть и двигаться. Подозвав ключницу, она с ее помощью дотащилась до окна.

И тогда она собственными глазами увидела свою прекрасную внучку, одно появление которой еще недавно волновало всю Прагу, внучку, которая должна была увенчать дело всей ее жизни. Оборванная, простоволосая, обожженная солнцем, беднее последней нищенки, лежала она, свернувшись калачиком, на голой земле. Несколько уличных мальчишек глумливо выкрикивали издали: «Эй ты, Королева колокольчиков!» Бурные слезы хлынули из глаз очерствевшей сердцем страдающей старухи, и внезапно ее язык обрел прежнюю гибкость. Она прошептала несколько слов ключнице.

Уложив свою несчастную госпожу в постель, та немедленно поспешила в ратушу, откуда вернулась с нотариусом.

Прошло немного дней, и хозяйка дома «У пяти колокольчиков» скончалась, но, когда отец Иннокентий явился с завещанием, ему показали другое, составленное позже, согласно коему все состояние Неповольных переходило в распоряжение благотворительных учреждений Праги.

Ксавера не намного пережила свою бабушку. Она тихо угасла на могиле Клемента, и на клочке прежде бесплодной земли, впитавшей и его кровь, и ее кровавые слезы, расцвели чудесные цветы. Они украшают собой зеленые газоны разбитого здесь впоследствии сада.

Когда стало известно, что в воскресенье во второй половине дня Леокад Наттерер выступит в храме Христа Спасителя со своей первой великопостной проповедью, пражане отнеслись к этому как к большому событию.

Несмотря на то, что прошло уже четыре года после таинственного исчезновения его брата — время, достаточное, чтобы его имя стерлось в людской памяти, — друзья не забыли Клемента. Потеря была горькой, невосполнимой, и его все еще оплакивали. Вынужденное всеобщее бездействие связывали не с трудными политическими обстоятельствами, а единственно с тем, что в его лице движению был нанесен огромный урон. Мало-помалу улетучились надежды на перемены к лучшему, чего сыны действия намерены были добиваться от правительства, ожидая подходящего момента в ходе великих, заранее предугаданных Клементом событий, потрясших в скором времени всю Европу. Не удалось ему оставить преемника, который сумел бы использовать всю эту сумятицу для блага родины, как намеревался и был готов сделать он сам.