Каролина Светлая - В горах Ештеда

Из рощицы выбегает ручей, вода ключевая, светлая-светлая, будто серебро, холодная как лед, прозрачнее стекла. По бережкам цветы словно на страже стоят, смотрят, чтобы никто воды не замутил. Ручьи устремляются вниз в долину, соединяются в пути и дальше бегут. Когда же впадает наш ручей, поток становится мощным — что твой Дунай! Как раз под нашими окнами было самое широкое место, люди воду брали. А ниже усадьбы он прятался в березовой роще, через эту рощу ходили в большой сосновый бор, который отсюда до самых Главиц тянулся. Теперь он весь вырублен и выкорчеван. Бор этот тоже принадлежал нашему хозяину. Невдалеке было и поле, ровное, чистое, можно на неподкованной лошади ехать!

Но чем красивее казался наш двор издали, тем непригляднее он вблизи выглядел. Правду сказать, никто тогда слишком чисто не жил, некогда было людям дворы вылизывать, но такого беспорядка, как у нас, ни у кого не увидишь. Да еще, как говорится, дождя в нашей луже с каждым годом все прибывало. И сказать не могу, как это меня грызло: ну, ровно усадьба моей была. Малый я был совестливый, привык и чужое добро беречь, как свое собственное.

Окна у нас в доме почти все были побиты, а чтобы вставить стекла, это никому и в голову не приходило. Когда сильно дуло, затыкали дыру старой шапкой или изъеденным молью полушубком. Никто не подумал полы настелить, а ведь лесу у хозяина было не меньше, чем у господ. По голой земле ходили. Натаскают зимой на ногах снегу, ну прямо болото — хуже, чем во дворе. Крыша текла во многих местах: сгнили доски и дранка, балки разрушились. Хлев стоял без дверей, в заборе не хватало кольев. А все оттого, что повелся у нас такой скверный обычай: когда надо было начинать стряпню, девки шли во двор за топливом, и пока там хоть одна щепка валялась, никто и не подумает ехать в лес за дровами. Когда еще мужики соберутся и спилят какое-нибудь дерево! А было им лень в лес ехать, пилили в саду, хоть бы и самую лучшую яблоню. Спилят ее, увидят, что древесина сырая или мерзлая, да так и бросят. А есть-то охота, служанки и начинают бросать в печь все, что под руку попадется: крыша так крыша, забор так забор, дверь так дверь. Оттого-то наш двор и выглядел словно после пожара.

Нет, нет да и задумается хозяин, как это мы живем и что дальше будет. Не раз говорил он соседям, что не прочь жениться, и хоть нет у него к этому никакого интереса, по крайней мере в доме хозяйка будет, раз уж сам он такой недужливый.

Соседи хвалили его за такое намерение, советовали не страшиться брака: ведь есть сколько угодно женщин, которые ничего не ждут от жизни и не побоятся пойти за хворого. Начинали подыскивать ему невесту, и я радовался, что скоро у нас все будет как у людей; однако те же его советчики все и портили.

Открыто нашему хозяину никто не мог препятствовать: ни братьев, ни сестер у него не было, а дядья и тетки в счет не шли. Однако они орудовали тайно, надеясь, что он останется неженатым и они разделят имущество после его смерти. Они караулили неусыпно, когда ему хуже станет. Не раз, бывало, сбегались все к нам и ни за что не хотели уходить, думая, что настал его последний час.

А какая потеха начиналась, когда разносился слух, будто какая-то девушка шла мимо нашего дома и хозяин с ней шуткой перекинулся! Чего только не наговорят на нее, девушку так обидят, что она стороной обходит наш дом, а на хозяина больше и не взглянет.

На него, к слову сказать, девушки не заглядывались. Кому он мог понравиться — такой немощный? Зато усадьба его могла нравиться и нравилась многим. На нее-то и глядели, из-за нее девки перед хозяином лебезили.

Понадеялись его родичи, что все по их желанию сбудется, до гроба Квапил холостым проходит, да только просчитались они. А я хоть и врагу зла никогда не пожелаю, а тут всей душой хотел, чтобы не вышло, как она задумали.

И вот что получилось. Каждый год ходил наш хозяин в Вамбержицы на богомолье. Путь был дальний, он целые недели пропадал, и всякий раз ему еще хуже становилось, случалось, по нескольку недель после отлеживался. Отказаться от этого обычая он не хотел потому, что ходил туда в память своей покойной матери, женщины очень набожной, которая и померла на богомолье. Да, да, вышла она со всеми еще здоровая, а оттуда привезли ее мертвую.

Отправилась она тогда на богомолье вместе с мужем своим, отцом нашего хозяина. Долго уговаривала его, пока согласился: он был мастер гульнуть, а ей хотелось, чтобы он наконец одумался. Вначале было похоже на то. Молился он и пел молитвы, как все. Кто знал его близко, не мог надивиться на него: ни разу даже не помянул ни о каком веселье.

Но когда богомольцы добрели наконец до трактира, что перед самыми Вамбержицами, его словно подменили. Покуда другие умывались и переобувались перед тем, как вступить на освященную землю, он подсел в питейном зале к двум арфисткам и не отстал от них, покуда не переиграли они все песни, которые могли ему только на ум прийти, а он, эдакий неразумный человек, пел и плясал под эту музыку.

Богомольцы возроптали: он-де нарушает божественное настроение, обращает их помыслы к мирским удовольствиям. Хозяйка плакала, умоляла мужа не огорчать верующих христиан и о своей душе помнить, но он будто ничего не слышит и продолжает свое. А так как она не хотела оставить его в покое и все еще уговаривала, то он силой вытянул ее плясать с ним.

Богомольцы, разумеется, не могли ждать, пока Квапил натешит душу. Это было бы против всех правил, хоть некоторые соглашались немного повременить ради его жены. Но можно ли заставлять ждать самого господа бога? Да еще из-за недостойного гуляки. К чему потворствовать мирским пристрастиям? Он, глядишь, и не то еще себе позволит! Богомольцы поднялись с места, а с ними и Квапилова, процессия тронулась, и все ушли, решив не обращать на него внимания.

Всю дорогу Квапилова плакала и причитала: почему именно ей, женщине богобоязненной, всегда честно исполняющей свой долг во имя господне, достался в мужья человек, для которого нет ничего святого? Еле добрела она до Вамбержиц, ослабев от тоски и слез, а там ей сделалось совсем худо.

Квапилова впервые была в этом прославленном богомольцами месте. Обычно она ходила в Градище или в Турнов, а изредка и в Либерец к чудотворной иконе. Но чего стоили все те места против Вамбержиц? Ведь здесь все священное писание народу показывали в таких картинах, что некоторые от страха ума лишались.

При виде огромного мрачного костела Квапилова просто дар речи потеряла. Устрашили ее эти темные проходы с рядами черных исповедален, откуда слышались строгие голоса священников, напоминавших распростертым у их ног людям, что господь не простит их до тех пор, пока они не принесут покаяния. С испугом глядела она на изображение крестного пути Христа, где со всеми подробностями, ну прямо как в жизни, были показаны муки Спасителя, которые вынес он за людей, так плохо отблагодаривших его, а рядом с распятием увидела она весь сонм святых, мужчин и женщин, претерпевших муки за веру. Здесь же были те самые орудия, от которых они пытки и мученическую смерть приняли. Когда же Квапилова увидела картину чистилища, а рядом картину ада, где горели в вечном огне многие сотни трешников, ей стало дурно.