Каролина Светлая - В горах Ештеда

Не много времени прошло, а всем ближним женихам было уже отказано. Мы прилежно вели им счет, под конец не осталось ни одного неженатого мужчины из самых зажиточных, который не посетил бы наш дом. И все-таки был такой! Остался еще один холостяк, человек в наших краях очень известный, можно даже сказать — из всех самый известный. Это был пан Аполинарж Бржезина, лесоторговец, или, как его все коротко звали — «пан Аполин», а в шутку и «граф Аполин» величали.

Пан Аполин был родом из наших мест; старые люди хорошо помнили отца его и мать, но никто не решался говорить с ним о них, никто и виду не подавал, что знает, из какой он семьи и где стоял его родной дом. Все делали вид, будто им ничего о том не известно, не вспоминали при нем прошлое, и он сам тоже ни разу о нем и словом не обмолвился. Грустная история произошла с его родителями, да и с ним самим, когда он еще был ребенком. А дело было так. Господа наши во что бы то ни стало хотели выжать какую-то новую подать из своих крестьян. Но те не могли ничего дать: лето в тот год было сырое, на полях ничего не уродилось. Ели все раз в день, и детей по одному разу кормили, — где же тут для господ наберешь! Добро еще, ежегодный налог был полностью выплачен. Сошлись люди вечером к Бржезине потолковать обо всем этом — его почитали за очень умного человека; семья его была примером для других — они с женой очень ладно жили.

Правда, у Бржезины всего-то и было имущества, что маленькая хатка, однако беден он не был. Умел резать по дереву, жена ему помогала, работали они проворно, с большим усердием и хорошо зарабатывали. Если кому-нибудь из соседей требовались ложки или прялки, только к нему и обращались. Так вот, несколько вечеров подряд толковали отчаявшиеся мужики: что делать, как умилостивить господ? В конце концов положились во всем на одного Бржезину и выбрали его своим ходатаем. Должен был он отправиться в замок, все объяснить, смягчить господские сердца: и без того, мол, крестьяне бедны, зачем же требовать невозможного?

Бржезина обещал, но видел, что все это напрасная затея, и боялся еще хуже им навредить. Однако не хотелось ему обмануть доверие односельчан, прослыть трусом и заслужить потом упреки. Пошел он в замок и выложил господам все, о чем его люди просили. Он говорил умно, убеждал настойчиво и в то же время почтительно. Но сразу понял — добра теперь не жди. Ему не только не удалось ничего добиться — случилось худшее. Господа решили, что именно он зачинщик. Известно им было, кто в деревне самый умный, — и они поступили с ним так, как всегда поступали в подобных случаях. Было отдано приказание: немедленно его в кандалы заковать и посадить в подземелье, а когда он заявил, что не заслуживает такого обращения, потому что пришел к ним как верный их подданный и просит не о своем личном деле, а о деле мирском, — они его на дыбу вздели, словно опасного бунтовщика, осмелившегося оскорбить и опорочить своих господ.

Слух о том, что приключилось с Бржезиной в замке, сразу же дошел до его односельчан; тем не менее не нашлось между ними ни одного, кто бы призвал их постоять за него. Разве может один отвечать за всех? Они перепугались и стали говорить, будто Бржезина взялся хлопотать за них самовольно, никто не просил его в замок идти и за них заступаться. Оставили они его на муки как искупительную жертву, подло поступили…

Вызвали их в замок, допрашивали по одному, устроили очную ставку с Бржезиной, но они опять и опять отрекались от него. И на вопрос, правда ли, что он пошел в замок по их настоянию, все это отрицали из страха, как бы и над ними не учинили того же. Одна только жена Бржезины не отреклась от своего мужа и поддержала его в несчастье. Узнав, что он в темнице, немедленно поспешила она в замок вместе с единственным малолетним сыном и обратилась к господам с просьбой запереть ее вместе с мужем, чтобы могла она разделить его судьбу, как обещала это перед святым алтарем. Не тронула супружеская верность господ, насмеялись они над нею: не только держали ее с ребенком несколько недель в зловонной яме, но и на дыбу вздели, чтобы и эту пытку перенесла она наравне с мужем, раз ей так хочется судьбу его разделить. Наконец отпустили их — верно, надоело мучить. Однако на том не кончилось. Дабы никому больше не пришло на ум бунтовать крестьян против своих господ, не позволили Бржезине с семьей даже в свой дом воротиться. Все имущество было конфисковано, а их самих приказали стражникам прогнать в лес, хотя на дворе было холодно и надвигалась ночь.

Кто бы теперь мог отважиться спросить пана Аполина, откуда он родом и кто его родители, если сам любопытствующий был одним из тех односельчан Бржезины, которые проявили по отношению к нему такую черную неблагодарность, или сыном кого-либо из них являлся? А мог ли он сам завести разговор об этом и поделиться грустными воспоминаниями с теми людьми, которые были причиной всех его несчастий? Ему, разумеется, так и врезался в память тот зимний вечер, когда с черного неба падал снег, а его вместе с изувеченными в пытках родителями гнали под улюлюканье господских ловчих мимо родного порога в лес, хищным зверям на съедение! Разве не слыхал он, как проклинали отчаявшиеся родители неблагодарных односельчан: ведь ни один из тех, за кого они так пострадали, не предложил им свой кров хотя бы на одну только ночь. Никто не подумал, как они дальше жить будут, и не собрали по-соседски хоть немного денег. Как могли они отвернуться от человека, который попал в беду, защищая их?

Спохватились они, конечно, да поздно. Поручили кому-то разузнать, где теперь Бржезина с семьей, хотели что-нибудь послать им. Но напрасно искали они их следы: во всей округе никто о них ничего не знал, один господь ведал, где они теперь и не погибли ли от голода и холода уже в первые дни своего изгнания. И на смертном ложе не оставляла многих мысль о нем; умирая, жалели они Бржезину, столько ради них претерпевшего.

Оттого и спал у многих с души тяжкий камень, когда его сын внезапно в наших местах объявился, и, похоже, был теперь он человек с достатком. Говорили люди: сами господа, верно, поостыв, послали кого-нибудь к его родителям и дали им денег, чтобы те могли поселиться в другом месте и встать на ноги. Не мог ведь пан Аполин с пустыми руками дело начать, и непохоже было, чтобы он долго бедствовал. Конечно, родители помогли ему; верно, на чужбине жилось им лучше, чем дома. Но я уже говорил, что никому не удавалось узнать от него, чем тогда дело кончилось, какое нашли они себе пристанище и кто протянул им руку помощи.

Можно было не сомневаться, что пану Аполину везет в торговле. С каждым годом он все больше набирал силу, стал в собственном экипаже разъезжать. Одевался он как первейший столичный щеголь: кафтан на нем бархатный, шляпа вся в перьях, в кармане — часы, что было тогда у нас вовсе неслыханным. По этой причине его и «графом» прозвали, да и правда — он всей статью своей среди других выделялся. Дружбы ни с кем он не водил и не вступал ни в какие разговоры, только по делу. Взглянет, бывало, на кого-нибудь, и такое пренебрежение сверкнет в его взгляде, будто он хочет сказать: «Эх, вы, герои! Нет, не заслуживаете вы моего уважения!» Кому понравится столь откровенное презрение? Друзей у него было мало, зато уж завистников не счесть. Но мне, скажу вам, в его поведении не одна только гордость виделась, но и горе не изжитое.