Каролина Светлая - В горах Ештеда

На редкость красив был пан Аполин; по крайней мере у нас никто не мог с ним равняться, а какой ум острый имел! Опасались люди с ним связываться — любого раздразнит, разозлит, а потом еще и насмехается.

Но умел он, конечно, обходиться с людьми и по-другому — иначе не достиг бы успеха в торговле за столь короткое время. Ведь тогда дрова большим спросом не пользовались, это теперь за них любые деньги отдать готовы. Беднота дров не покупала; разрешалось в господских лесах собирать валежник, который все равно гнил бы. У крестьян побогаче были свои леса, города тоже лесные угодья имели — поэтому дрова были недороги, Только пан Аполин, должно быть, знал, с какого конца за дело взяться, да и хороших покупателей имел, скорее всего — в немецкой земле, куда он постоянно ездил. Много значило и собственное его усердие. Был он не из тех, кто сваливает все хлопоты на помощников и сторожей, — днем и ночью в любое время можно было его в лесу повстречать. То он за порубкой следит, то проверяет, хорошо ли дрова в штабеля сложены. И не приходилось удивляться, что при таком внимании к делу можно хорошо зарабатывать, да еще и малую толику скопить, конечно, если не мотать деньги зря, а мотом он не был.

Впрочем, пана Аполина и скупым нельзя было назвать. Останавливался он попеременно во всех трактирах, в Градище, в Либерште, Фридляндске, и так до самой границы. Везде его ждали и встречали с большой радостью. На себя он много не тратил — соблюдал умеренность в еде, вина пил мало, но если бывал в духе, угощал всех, Трактирщик посылал за музыкантами, и начинался праздник. Веселье в полном разгаре — все прыгают, скачут, а он сидит в самом дальнем углу и, прикрыв глаза рукой, думает свою думу. Не видит и не слышит, что вокруг него делается. И так до самого утра, пока не угомонятся все. А в другой раз и на него веселость нападала — все надивиться не могли: пел, плясал, шумел, никто за ним угнаться не мог. Только ни на одну женщину не смотрел. Бывало, даже страх берет — в его веселье что-то дикое было. Так люди говорили, а самому мне не случалось видеть.

И вот как только пошли разговоры о женихах для нашей хозяйки, пан Аполин все время у меня перед глазами стоял. Кто еще, если не этот гордый, ловкий, красивый человек, по которому все девчата с ума сходили, как по Франтине — все мужчины, и который, подобно ей, не обращал на них никакого внимания, мог быть для нее женихом наиболее достойным? Ну, а то, что он порой дикие выходки себе позволял, — мне это даже нравилось: ведь первый ее муж был чересчур тихий человек, и было бы справедливо, если бы теперь она пошла за такого, который полон сил и во всем подобен ей. И впрямь, он бы мог гордиться ею, а она — им.

Только пан Аполин даже и не помышлял о женитьбе, как не думала о замужестве и наша хозяйка. Напрасно рассчитывали на него наши девушки и вдовы, зря берегли для него своих дочерей богатые крестьяне — он мог в любую дверь постучаться, и ему с радостью отдали бы в жены самую красивую девушку, известную к тому же примерным поведением. Но он словно был из камня сделан. А когда его спрашивали, почему он холоден к женщинам, до сих пор себе жены не выбрал, и нет ли уж у него на примете какой-нибудь барышни городской, в ответ он, бывало, только плечами пожмет: «Не нравятся мне ни городские, ни деревенские; на свет еще не родилась та, на которой бы я захотел жениться». Однако же все принимали это за пустую отговорку.

Неудивительно, что лишь он один еще не приезжал к нам. Ведь ему даже из девушек никто не нравился, что уж о вдове говорить, пусть бы и раскрасавице! Слыхал он, конечно, что она всех краше, да, видно, не верил и думал, что люди, как всегда, от себя прибавляют. Он мог бы сам убедиться, если бы хоть взглянул на нее, но все случая не было. Говорил я, что не показывалась она нигде, а его пути пролегали далеко от нашей усадьбы, и повстречаться случайно с ней он не мог. Правда, у нас было леса много — идешь полчаса по прямой и все из него не выйдешь, но порубок мы не производили и потому нужды в покупателях не испытывали. Жалела хозяйка старые деревья и не давала рубить их; но теперь, когда пришлось ей взять столько рубленою леса у господ, мы, разумеется, дали знать людям, что охотно перепродали бы его.

Беспрестанно об одном толковали в доме: к хозяйке уже все женихи сватались, только пан Аполин еще в доме не бывал. И в конце концов порешили на том, что он был бы для нее самый подходящий жених. Стали думать, как же их свести, причем ни один не должен был догадаться, что это нарочно сделано.

Мы, разумеется, не соблюдали никакой осторожности, и не заботились говорить тихо, чтобы хозяйка ничего услыхать не могла. Оттого и спросила она меня, когда мы на поле из земли каменья выбирали и в кучи их складывали, что за дела завязались у нас с паном Аполином, — ведь она давным-давно другого разговора в доме не слышит, только о нем.

Хочешь не хочешь, пришлось признаться, в чем дело. Все как есть перед ней выложил, конечно, с должной учтивостью, и, чтобы не сердилась, постарался придать этому вид шутки. Но она только усмехнулась: не слишком ли мы о ее судьбе печемся! До нее уже давно дошел слух о лесоторговце; имя его и судьба были ей хорошо известны, не раз она жалела его за то, что ему в детстве претерпеть пришлось, и считала правильным, что не завязывает он дружбы ни с кем из тех, кто подло предал его родителей. Говорила, что на его месте поступила бы точно так же.

— Жаль, ей-богу, что не знакома я с паном Аполином, — сказала она. — Хотелось бы знать, каков из себя тот, кого вы в мужья мне прочите и не отказались бы хозяином своим иметь. Так-то вы меня любите! А впрочем, мне нравится, что вы такого жениха для меня припасли, который не интересуется женщинами, еще ни с одной и слова не сказал. Не будь в нем даже никаких других достоинств — одно это многого стоит. Если увидите его где-нибудь поблизости, непременно кликните меня — не посчитаю за труд на порог выйти и поглядеть на него.

Прошлась она в глубокой задумчивости по меже — туда, обратно, а потом опять ко мне воротилась.

— И тебе тоже хочется, чтобы я замуж вышла? — тихим голосом спрашивает, а сама делает вид, будто помогает мне камни в мешок складывать; не хотелось ей, чтобы заметили, как мы с ней говорим.

— Да, если бы вы опять веселой стали, то я бога бы об этом молил…

Внезапно она распрямилась — так быстро, что мешок упал и камни рассыпались, взгляд ее был устремлен по направлению к Густым кустам. Какое-то необычное выражение было в ее взгляде; живо припомнился мне тот день, когда она в ужасе бежала от меня и долго потом не приходила.

— А что? Разве я все еще не такая, как прежде была? — спросила она с тревогой в голосе.

Не мог я решиться сказать ей, что она изменилась к лучшему, правда, еще не вполне.