Петко Тодоров - Идиллии

Распрямил свое костлявое тело и кинулся к мельнице — искать Немого.

Мучная пыль лежала толстым слоем в углах и закутках старой мельницы, на полу были разбросаны доски от амбаров, жернова, колеса без ободьев. В очаге вьется тонкий прозрачный дымок. Велчо подошел к огню, нагнулся над облупленным горшком, стоящим на двух камнях, и пар от закипевшего молока каплями осел у него на лбу. «…Опять этот выследил в лесу монастырскую козу!» — он взглянул на Немого, который растянулся на полу, подложив руку под голову. «Только мигнуть ему, и он вскочит! А потом ведь не удержишь: лучше подождать — пусть вся рыба заснет!» — подумал Велчо и молча присел возле очага. В прошлый раз, чтобы поймать какого-то несчастного малька, они затыкали протоки и бочажки, залезали в вымоины под берегами, чего только не делали. Если им удавалось зацепить ногтями под жабры какого-нибудь налима, они были на седьмом небе. А теперь нахватают — ух, сколько! — просто так: и не надо дерн копать и воду вычерпывать, — рыба сама придет к ним в руки… И перед глазами его то плещется, то ходит одурманенная рыба.

— Эй, — он вскочил и толкнул ногой Немого. — Вставай, Ранко, вставай… Пошли лещей и усачей ловить!

Ранко вытаращил глаза и, сонный, приподнялся.

— Пошли… ступай за мной… — он кивнул ему на дверь и повилял ладонью, как рыба хвостом.

Оба выскочили за дверь и спустились к ивам, на верхушках которых еще дрожали лучи заходившего за скалы солнца.

Вдруг Немой бросился к воде: «М-м-м!» — показывал он Велчо на нескольких рыбок, перевернувшихся вверх брюшком. Возле берега в покрытой ряской воде, у расходящихся ивовых корней — одна к другой, одна к другой, словно их нанизали на веревочку, — рыбешки. Блестящие чешуйки, на которых дрожали отблески заката, ослепили их, и оба кинулись ловить рыбок. Но… рыбки не шевелятся, сами в руки даются. Они их не ловят, а собирают, как грибы. И жадность вдруг куда-то пропала.

«Все мелюзга, — говорит себе Велчо. — Да ведь большая рыба и не водится на мелких местах… А если и сожрет зелья, то уходит вглубь, в холодную воду, и там его выплевывает…» — Это он слышал от мастера.

— Рыба хороша, когда ее вытащишь из-под коряги, когда она мечется, бьет хвостом, — это не то что здесь на мели собирать несчастных мальков и набивать ими пазуху.

— У-у-у… — завыл Немой и замахал руками, показывая на другой берег.

Велчо обернулся. Там повсюду в воде — и в чистой, и в зеленых водорослях — рыбешка за рыбешкой, словно кто их посеял. Оба молча переглянулись, будто у них духа не хватало собирать их…

— Собирай, не оставлять же эту рыбу так! Что ты на меня уставился! — сердито крикнул Велчо и показал рукой на рыбу и на свою пазуху. И они опять нагнулись: сверху соберут, а снизу еще больше всплывает. Поясницы ломит, сквозь мокрые рубахи стекает вода.

Солнце уже зашло за скалистые вершины, вечерний ветерок прошумел внизу по ивам, и орел, взмахивая мощными крылами, спустился с вышины и закружился над укрытым в скалах гнездом. Им обоим уже опротивело это занятие, они молча переглянулись, но постеснялись друг перед другом вылезать из воды.

— Эй, не зевай! — со злостью крикнул Велчо.

Из набитой пазухи Немого, который нагнулся к воде, выпало несколько рыбешек. Он поднял голову, схватился за поясницу, — больше собирать не хотелось.

Велчо стоял посреди бочага, и они опять молча обменялись взглядами.

Внезапно вокруг потемнело: это вороны черным облаком пролетали над долиной и закрыли небесную синеву. Велчо и Немой испуганно подняли глаза. И чтобы шуткой прогнать страх, Ранко нагнулся, поднял из воды рыбешку и швырнул ее прямо в лицо Велчо.

— Не играй… Затем ли мы эту рыбу… — сердито начал тот и осекся…

Немому стало досадно, что Велчо не засмеялся, а рассердился, он сунул руку за пазуху, сгреб целую пригоршню рыбешек и опять швырнул в Велчо.

Велчо взорвался, дернул в сердцах свою рубашку и назло высыпал всю рыбу в воду.

— У-гу-гу… — загоготал Немой, тотчас и он дернул рубашку и, беззаботно шлепая по воде, вышел на песок.

Вылез вслед за ним и Велчо, присел на песке и стай спускать штанины на свои мокрые ноги. Так много рыбы он никогда в своей жизни не видел! И зачем они ее потравили, зачем собирали — чтобы выбросить! «А так, потому что не мучился, чтоб ее поймать… Гонялся бы ты за ней под ракитами, загораживал бы ее у вымоин, небось не бросил бы…» Он-то выбросил вроде бы назло, а Немой словно того и ждал — высыпал не долго думая, выскочил на берег и знать ничего не хочет!.. Худо стало Велчо — больно и за рыбу, и за Немого, и за себя… Словно какой тяжелый грех взял на душу, первый грех, который он осознал.

— М-м-м… — промычал Немой, подошел и толкнул его, приглашая идти.

Велчо встал, передернул плечами, словно хотел отвязаться от него, но, сам того не желая, заплакал и остался стоять на месте.

На ракиты, на ивняки опускались сумерки.

Так было еще в колыбели предсказано Золотой Злате — пропоет она песню про Страхила, перельет в нее слово за словом всю свою молодость и силу. Кто слышал ее в тот вечер на посиделках, пока жив, не забудет эту песню, — чистым ключом она забила из глубины девичьего сердца, поднялась над смехом и лукавством, над селом, задремавшим в заботах, и унеслась к потемневшим вершинам — только они в этом мире слушают и понимают вольные песни… И будто сказала тогда Золотая Злата верной своей подружке, что как запела она и глаза прикрыла, перед ней сам Страхил явился — как ветер, бежит по ложбине. И она отдала ему сердце.

Никнет алая роза от первого снега, вянет девичья краса от первой любви. Как только мать ее не лечила, куда только за снадобьем братья не ходили! Напрасно. Ни знахари, ни лекари боль ее не разгадали, заговорами ее не исцелили… Как слегла она, так угасли ясные очи, лицо побледнело, заглох ее голос — диво дивное на все Подолье! Говорила когда-то старая Анна: у кого есть парень — жени его скорее, у кого девица — сговори не медля, а то подрастет, заневестится Золотая Злата, все помолвки расстроит, всех влюбленных разлучит, и не быть в селе ни свадьбам, ни помолвкам, пока сама она не выйдет замуж… Еще девичий платок на лоб не повязала, а каждый вечер мимо них с водопоя молодец на коне едет — Золотую Злату послушать, как из ее серебряного горла два голоса согласно льются. Еще на хоро ее не пускали, а каждый парень, лишь на ноги встанет и захочет жениться, сперва в ее ворота стучит — попытать счастья. Попадало им от ее братьев — до сих пор за три версты их дом обходят, бедняги!.. А как подымет она коромысло и идет, гибкий стан изогнув, на колодец — само солнце над горою станет, заходить за гору не хочет, на красавицу все смотрит: ярче утренней звезды она мерцает. Сколько парней ей ни повстречались, столько сердец обрекла она на муки. Но кто в такие тяжкие годы решится стать мужем Золотой Златы?