Петер Илемницкий - Избранное

Проход расширился, Вендель хлестнул по коням так, что они рванули. За ними, разом сломленная, шатаясь, побрела Балентка. Ее поддерживал Марек. Опутанная паутиной неожиданной боли, она не видела, не слышала ничего. Как бы желая стряхнуть, сорвать с себя эту боль, Балентка провела рукой по лицу, как человек, очнувшийся от обморока. Это не помогло. Сердце сжимали незримые клещи, дыхание захватило, кровь в жилах замедляла свой бег. «Боже мой, боже мой! — вздыхала она потихоньку, чтоб Марек не заметил. — Как бы там ни было, а этого они не должны были делать! Ведь и Марек, и я — мы с ними, а они моего мужа в кровь избивают…» Она посмотрела на сына сбоку, словно опасаясь, что он услышит ее мысли, почувствует ее слабость и скорбь и скажет слово, которое снова ранит ее.

Но Марек долго молчал, думал, взвешивал, старался постичь обе силы, которые тут встретились, и под конец удивил мать замечанием:

— Ничего не поделаешь… Забастовка!

Скоро они добрались до больницы.

Толпа людей перед сахарозаводом будто провалилась в глубокую яму, и их постепенно засыпало горестным разочарованием. «Зачем же мы тогда приехали? — спрашивали себя многие. — Ничего не делается, никто не является объявить о нашей победе — или повести нас к решающим действиям. Так-то мы боремся за свои права? Пришли, торчим в грязи и ждем?»

Стоял серый туманный день. Когда подул ветер, казалось, будто на небе, на сером, давно погасшем очаге, кто-то выгреб золу, собрал ее, разбросал, и она легко и тихо падает на людей, засыпая их печалью бессилия и растерянности. Над заводской трубой реяло траурное знамя дыма, усиливая удрученность.

— Чего еще ждать?

— Так мы яму простоим.

— Еще скотину морить… Пошли домой!

— Нет, подождем маленько!

— Да чего?..

Часы как будто совсем остановились. Время замерло на одной точке.

— Если б еще завод стал!

— Мало надежды!

— Должны прекратить! А что? Коли мы стоим… Скоро у них свеклы не хватит!

Настроение рвалось на лоскутки, как старая тряпка. Кое-где были попытки заштопать ее, залатать, но тут же оно расползалось в других местах. Все больше крестьян решало вернуться домой.

— А что будете делать со свеклой? — спрашивали их.

И хотя они не умели ответить, им все же хотелось поскорей поставить своих волов в хлев.

Тем временем служащие завода заметили странное беспокойство и движение. Первая смена, которая вчера голосовала вопрос о забастовке, заканчивала работу. Оставалось еще полчаса, короткие полчаса, а потом ударит два, они выйдут на двор, разойдутся в разные стороны, и каждый всеми помыслами устремится к дому, к теплому дому, который он оставил в потемках сырого утра. Прекратится перешептывание, забудется значение взглядов, которыми они объяснялись, всему наступит конец — до завтрашнего утра.

За стенами завода демонстрации, там беспокойные толпы, а на заводе гремит, горит лихорадочная работа, завод — замкнутый мирок, и эхо с улиц, даже долетая сюда, замирает в грохочущем пении машин. Голос улицы не доходит до завода.

Не доходит? Забыли ли они, о чем договаривались?

— Когда начнем?

Этот вопрос порхал по огромным цехам, как птица, вспугнутая ночью, в нем были нетерпение и опаска.

— Когда же? Смена-то кончается!..

И потом опять новость:

— В городе — демонстрации!

— Другие за нас руки в огонь кладут, а мы…

Казалось, здесь и нужды не было в рабочих. Машины работали сами, послушные и точные, мелькали колеса приводов, кое-где хлопал ослабевший ремень.

Наконец пришло. Короткий сигнал!

— Без четверти два!

— Бастуем!

Это слово было верткое, как трансмиссия, соединившая все цехи до самого последнего.

Где оно родилось? Откуда выскочило?

Бабиц стоял над раскрытым барабаном центрифуги, наполненным сахаром-сырцом. Неисчислимое, непостижимое множество оборотов сбрасывало последний желтоватый сироп. Бабиц смотрел в барабан, будто стремясь различить его обороты, но не улавливал отдельных движений — от бешеного вихря машины в сознании запечатлевалось лишь белое расплывчатое пятно.

Точно так же в голове Бабица вихрились мысли. Он знал о том, что делается за воротами, он уже несколько раз поднимался к высокому окну и смотрел вниз, на черную толпу и длинные ряды возов, видел даже, как крестьянские возы ворвались в ворота и застряли там. Он взвешивал каждое мгновение на весах собственной совести, понимая, что сегодня все должно решиться. Что-то настойчиво твердило ему: «Сейчас! Именно сейчас!» — а с другой стороны что-то возражало: «Погоди! Время есть, около двух на дворе встретятся обе смены. Так будет лучше всего, так и вчера договаривались!»

Он смотрел на свои большие стальные часы, и когда минутная стрелка указала половину второго, он передал приказ:

— Без четверти два — все на двор!

— Баста!

Короткое слово птицей летело от центрифуги к центрифуге, по всему ряду, перескочило к холодильнику, потом взорвалось около гигантских пузатых выпарных аппаратов.

— Бастуем!

Электрической искрой пробежало слово по длинному ряду фильтропрессов, зажгло мысль рабочих и, прежде чем они успели ясно осознать его, расцвело призывным сигналом у сатуратора, облетело котлы диффузионной батареи, мелькнуло мимо резки и остановилось у исполинского колеса. Работа шла широким потоком, а слово бежало навстречу ей, против течения, как подвижная плотина, которая должна преградить, остановить поток.

— К известковой печи!

— К свекольным канавам!

— В склады!

И не было препятствия, которое было бы в силах преградить путь слову.

Служащие нервничали, мастера и постоянные рабочие поеживались, отгородились враждебным молчанием. Пусть делается что угодно, — они устоят.

— Конец!

— Пошли!

Лестницы, соединяющие этажи завода, заполнились людьми. Толпа гудела, как вспененная вода в сплавных желобах, с грохотом устремлялась вниз и оттуда мощным потоком выливалась во двор.

И пора было, потому что улицу уже начало разъедать недоверие.

— Поехали домой! — Нетерпение еще больше овладело крестьянами, когда они увидели, как между их возами пробираются к заводу и входят в ворота рабочие второй смены.

— Ничего не выйдет!

— Они не присоединятся! Зря ждем.

— Нет! Погодите еще! — крикнул с воза Ратай, хотя в нем самом уже угнездилось пока еще слабое сомнение. — Мы и без них…

Он не договорил. Двор мгновенно заполнился. Рабочие обеих смен слились в одну широкую темную массу.

— Стали! — радостно крикнул кто-то из-за ворот, другие подхватили этот крик и повторяли, играя им, как давно утраченной и снова обретенной вещью. Луч новой надежды расцветил все лица.

— Здорово! Молодцы!

С другого воза восторженно кричал Кмошко, и голова его пылала, как сноп соломы.