Петер Илемницкий - Избранное

— Значит, Балентам и Чипкару прибавится работы, пусть пошевеливаются. Пришлю им на помощь Йожину.

Он забыл, что Йожина с утра отпросилась на все воскресенье домой.

Во всех имениях положение было натянуто, как струна. Кое-где полиции пришлось взять на себя охрану штрейкбрехеров. Но штрейкбрехеров нашлось мало. Там, где бастовали все, из хлевов и конюшен несся отчаянный рев голодного скота.

Волнение, вызванное забастовкой сельскохозяйственных рабочих, перекинулось и на сахарозавод. Служащие выходили из конторы и слонялись по цехам больше обычного. Они, да еще постоянные рабочие, пользовавшиеся определенными льготами, вели себя осторожно. Они и раньше-то больше помалкивали, а тем более теперь, когда то тут, то там среди сезонных рабочих проявлялось беспокойство. Зато они внимательнее наблюдали и слушали.

В цехах стояла жара, духота. Гуденье машин наполняло огромные помещения. Точно капли воды в огонь, падали и расплывались в этом гуденье отрывистые замечания:

— Жду, когда начнется…

— Заводской комитет попробует замять.

— Еще бы. Но организация…

— Будет собрание?

— Говорили: будет. Там и решится.

— Тсс! Тише. Мастер идет.

Пришел мастер, остановился, взгляд его пробежал по ряду центрифуг. Все было в порядке, он мог идти дальше, в другой конец длинного ряда машин, — но не пошел.

— Как думаете… забастовка не собьет с толку наших?

— Кто его знает! — скупо ответил за всех один рабочий, остальные только плечами пожали.

— Кампания короткая, так еще забастовкой ее срывать…

Мастер ушел, рабочие переглянулись с усмешкой:

— Слыхал? Короткая кампания.

— Чем короче, тем больше нас грабят.

— Уж и куска сахару им для нас жалко.

— А что говорит Бабиц? Он ведь в завкоме!

— Да что проку — один против всех. Что он может сделать?

Первая смена заканчивалась в два часа пополудни. Пора бы уж ей выходить, освобождать рабочие места для второй смены, а о заводском собрании до сих пор никто ничего не знал. Тягостная неизвестность висела над заводом, как пыльный ветер.

В два часа рабочие необычно заспешили во двор, где свободнее было разговаривать, да и подробности скорее узнаешь.

— Так будет собрание-то? — беспрестанно выскакивали вопросы.

— Никто ничего не знает.

— Нет, скажите — будет?

Где-то впереди раздался тоненький тенор:

— Не расходись! Собрание будет!

Тотчас после этого из конторы вышли несколько членов заводского комитета. Бабиц, о котором упоминали те, кто хотел забастовку, шел впереди, склонив голову, словно баран, собирающийся бодаться. Остальные следовали за ним нерешительно, обмениваясь взволнованными замечаниями. Один из членов завкома, увидев, что некоторые рабочие расходятся, не желая решать вопрос о забастовке, побежал за ними к воротам, крича:

— Не расходитесь! Не расходитесь! Голосование будет!

В помещении, где началось собрание, было шумно. Решения ожидались серьезные. Вопрос о забастовке горячо, с запалом обсуждали обе стороны. Около половины рабочих не обнаруживала боевого настроения.

— Кампания-то короткая… чего ж нам еще и эту пару крон терять?

— Договор давно заключен, теперь уж ничего не поделаешь, — раздавались голоса.

— Как это ничего не поделаешь, когда вон и в имениях бастуют! — возражали таким.

— Не завезут свеклу, и так остановимся…

Собрание началось. Председатель завкома описал положение, в котором сахарозавод начал нынешнюю кампанию. Он говорил долго, всячески стараясь оправдать коллективный договор, ухудшенный по сравнению с прошлогодним. Но говорил он словно в пустоту.

— Неправда, что в сахарной промышленности кризис! — перебил его кто-то.

— Был бы кризис — не получали бы таких прибылей… читаем газеты-то!

— Огребают прибыли, а нам условия ухудшают!

Поднялся большой шум; казалось, возмущение было всеобщим, но те, кто не соглашался бастовать, молчали.

— Так чего вы хотите? — разозлился председатель. — Берите слово!

На низкую ступеньку поднялся один кочегар, до такой степени черный от угольной пыли, что белки его глаз резко выделялись на лице.

— Мы требуем сахарного пайка, который всегда получали. И чтоб платили, как в прошлом году. Если владельцы завода получают прибыль, почему мы должны терпеть убыток?

Несколько членов завкома отозвались в один голос:

— Так ведь есть договор! Принятый и действующий!..

И снова собрание загрохотало прибоем:

— Не мы его заключали!

— Это ваши там подписали… за нашей спиной!

— Вы знали о нем уже до начала кампании, — встал снова председатель, потрясая маленькой книжечкой. — Вот он, этот договор, вы его читали и знаете, что в нем говорится: «Если та или другая договаривающаяся сторона возражает против размеров оплаты на этот год, она имеет право подать апелляцию в паритетную арбитражную комиссию, но не позднее пятнадцатого сентября, с тем чтобы размеры оплаты были окончательно установлены еще до начала кампании». А нынче у нас конец октября! Тут уж ничего не поделаешь, товарищи…

Последние слова были произнесены таким тоном, словно председатель дружески похлопывал рабочих по плечу, успокаивая их.

Тогда встал Бабиц.

— Тут правильно говорили — договор принят и подписан. Кто его принял? Представители сахарозаводчиков, потому что он их удовлетворял. Кто его подписывал? Почитайте, кто является контрагентами договора… Наших представителей вы там не увидите. Наши представители подписывали всегда только такие договоры, за которые им не стыдно было перед рабочими. А о том, действителен ли этот договор, — решаете вы, рабочие, вы должны решить, нужно ли требовать улучшения этого договора. Сейчас самый удобный момент…

— Правильно! Раз уж батраки… — сорвался чей-то голос.

— …и этого не изменит ни один, ни все параграфы договора вместе, которые процитировал председатель.

Над растревоженной, галдящей толпой вскинулось несколько рук.

— Слово!

— Дайте нам слово!

Председатель поколебался, оглядел желающих выступить, потом назвал одного из них:

— Говори, Дудаш!

Дудаш встал, откашлялся, подождал, пока хоть немного уляжется шум, и сказал:

— Не забывайте о льготном окладе! [31] По закону в довоенной Чехословакии рабочим в декабре платили двойной — тринадцатый, или льготный, оклад. Это — неплохая вещь, товарищи, как хотите…

Раздался многоголосый смех, насмешливые выкрики, но Дудаша нелегко было сбить с толку. Он продолжал:

— Я читал договор, читал его очень внимательно, а там написано, что право на льготный оклад теряет тот, кто по своей воле бросит работу до окончания кампании или остановит работу в ходе кампании. Это значит: будете бастовать, потеряете право на льготный оклад…