Петер Илемницкий - Избранное

В субботу еще утром из муниципалитета выбежали полицейские. На одном перекрестке завязалась драка. Несколько кулаков взметнулось над толпой и снова опустилось — кого-то били. Раздались крики, брань… Лавочники выскочили на тротуары. Несколько любопытных бегом бросились к кучке: смотреть, кого бьют.

— На, съешь! — долетали голоса.

— А вот еще!

— Штрейкбрехер!

Полицейские разогнали толпу безработных, двоих задержали и взяли под свою охрану человека, который под ударами упал на мостовую.

— Как не было забастовки, никто о нас и не думал!

— А теперь на работу вербуют…

— Провокатор!..

Напряжение нарастало. Сбившись в кучки, люди, взволнованные, о чем-то толковали.

— Сегодня деремся, кричим, а в понедельник…

— Посмотрим, не польстится ли кто на пару крон!

— Иудины гроши!

— Хоть и иудины, зато хлеба на них купишь…

— Кто знает, как оно будет…

После этого случая по городу стали патрулировать усиленные наряды, им не было смены — остальных полицейских разослали по деревням. Кое-где крупные помещики пытались прибегнуть к террору. Бастующие ответили тем же. Полицейские выбивались из сил. Им обещано было подкрепление, но оно могло прибыть только ночью.

Зашевелились деревни.

Везде только и говорили о забастовке сельскохозяйственных рабочих.

А тут как нарочно стало известно, что сахарозавод неслыханно повысил процент скидки, а у некоторых крестьян и вовсе не принял свеклы.

— Соседи, мы должны защищаться! — говорил Ратай в субботу вечером тем, кто собрался в его доме. — Это касается не только Маленца — сегодня так поступили с ним, а в понедельник могут завернуть и нас!

— Да это нарушение договора, — коротко заметил Звара.

Крайчович вскочил, поджав больную ногу, оперся левой рукой на стол и, размахивая правой, воскликнул:

— Так! По нашему оппозиционному договору массовые скидки не допускаются!

— Да ну тебя с твоей оппозицией!

— Что? А зачем же вы тогда пришли?

— Потолковать…

Снова вмешался Звара:

— Оппозиционный договор еще нигде не признали. Кроме нас, его никто не принял, так нечего о нем и говорить. А по существующему договору массовые скидки допускаются…

— Слышите? Допускаются!..

— …но только по взаимной договоренности, — докончил Звара.

— А мы не соглашаемся! — кричали мужики. — Кто же имеет право так…

Маленец впервые раскачался:

— Да ведь и я не согласился на скидку. Но они доказывали, что этой самой скидкой мне же хотят оказать милость… и что теперь мою свеклу вообще не возьмут, потому как я, мол, ломал ботву, свекла поэтому слабая и всякое такое…

— И мы ломали!

— И у помещиков ломали!

— А у них берут…

— Все ломают…

— …да только с толком! Чтоб не повредить свекле.

Неожиданно вошел Кмошко. Он был весь красный, вспотевший, вытирал мокрый лоб тыльной стороной кисти.

— Так и думал, что найду вас здесь, — проговорил он, с трудом переводя дыхание.

— Как это ты узнал? — спросил кто-то из темного угла.

— Как? В общественных местах сходки не разрешаются. По трактирам ходит полиция… ее всюду полно. Думаю, дело заварится круто. Во всех имениях бастуют. Не бастуют только еще скотники. И кое-кто из возчиков.

— Так пусть и они бастуют! — горячо воскликнул Маленец, все даже удивились. — Главное: возчики чтоб свеклу не возили!

— Будут! Забастуют и эти! — уверил его Кмошко. — Забастовка должна быть полной. Главное, чтобы скотники оставили работу…

— А мы что?

— И верно… мы-то что будем делать?

Старый Звара провел по лбу сухой рукой, будто разглаживая глубокие морщины. Глянул в потолок, потом скользнул глазами по лицу Ратая, как бы надеясь прочитать на нем согласие, и сказал:

— В понедельник все повезем свеклу. Все сразу. А там — увидим.

— Правильно!

— Там выяснится!

— Надо бы, чтоб приехали и из других деревень, — предложил Крайчович.

Ратай кивнул:

— Конечно. Чем больше нас будет, тем лучше. — И, обращаясь к Ондрею, добавил: — Завтра воскресенье, кто-нибудь из вас может выбраться на велосипедах в деревни. Кмошко скажет, к кому там.

Разошлись уже ночью.

За церковью Крайчович с Филипко встретили двух полицейских.

— Видал? Уже и здесь вынюхивают.

— Что-то чуют.

Та ночь была спокойна лишь по видимости. Для блюстителей порядка каждая человеческая тень, каждый слабейший отзвук приобретали особое значение. Все, что их окружало, было им подозрительно.

Утро родилось, полное новых необычных известий.

— Штрейкбрехеров привезли, — рассказывали но деревням, — но как только они узнали о забастовке, тотчас потребовали, чтоб их отправили обратно.

— Говорят, полиция разогнала стачечный комитет. Двоих задержали и увели.

Самое глубокое впечатление произвела весть из имения, принадлежащего сахарозаводу.

— Бастуют все как один!

— И батраки?

— И они! Возчики, скотники… все! Даже доить некому.

— Как знать, правда ли все это? — сомневались некоторые.

В имении Ержабека все шло вверх ногами. Работники куда-то разошлись, осталось лишь несколько батраков с женами. Бланарик ходил среди них нахохлившийся, злой, покрикивая:

— Совсем рехнулись, болваны… Ужо выбастуют себе кое-что! Как бы не оказалось для них же худо…

Видо, Чипкар и Долинец поглядывали на него исподлобья. И хоть знали они, что Бланарик всегда дерет горло так, впустую — сегодня каждое его слово колом вставало у них в голове и заставляло призадуматься.

— Вам-то хорошо, бастовать не надо, — оборвал его Видо.

Бланарик заглянул в хлев и, выйдя оттуда, опять завел свое:

— Что-то вы сегодня плохо скот накормили! Что это с вами, ребята? — и побежал доносить Ержабеку.

Чипкар вернулся в хлев, но Видо с Долинцем ушли в поле.

Вскоре из дома вышел Ержабек и велел вызвать Балента.

— Говорят, вы сегодня плохо кормили! — он вперил ему в глаза острый взгляд.

— Кормил как всегда, — покорно отвечал Балент.

— А где Марек? Был он ночью дома?

Балент, беспокойно теребя правую штанину, ответил:

— Не был.

— А где жена? Габриша?

— Ушла куда-то…

— Смотрите! — раскричался помещик. — Я таких подстрекателей под своей крышей не потерплю! Будете бастовать — все вылетите, до единого!

Балентка ходила приглядеть за своим огородиком. Росло у нее там немного кормовой свеклы да грядка моркови. Когда она вернулась, Балент набросился на нее:

— Где была? Говорят, подстрекаешь…

— Кого? Морковь? Я в нашем огороде была.

— Хозяин всех нас выбросит, коли будем бастовать, — уже более мирным тоном проговорил Балент, вкладывая в свои слова оттенок предостережения.

Видо и Долинец не явились к полуденной кормежке. Бланарик ярился и проклинал их. Ержабек приказал сквозь зубы: