Петер Илемницкий - Избранное

— По ночам надо бы сторожить свеклу, — напоминал Ержабек управляющему.

— Это уже делается, — хвалился Бланарик своей распорядительностью, — прошлой ночью я послал в поле Видо, а сегодня пойдет молодой Балент.

— Не воровали?

— Не поймал никого. Не знаю, хорошо ли Видо сторожил… Придется проверить.

— Слыхал я — из самого города ходят воровать свеклу, — заметил помещик.

— Сволочи! — воскликнул Бланарик. — Только ведь вот что… трудно устеречь все поле. Будь у человека глаза, как у ястреба — все равно ничего не увидит. Когда сторож у свекольных куч, воры могут пробраться с другого конца поля.

— Пусть ходят, а не торчат на одном месте.

— Я и говорю, — нужно проверять…

Работа развернулась вовсю.

С утра до вечера по дороге к городу тянулись тяжело нагруженные помещичьи и крестьянские возы. Осенние дожди превратили проселочные дороги в болото. Колеса увязали по ступицы. Волы медленно, выбиваясь из сил, вытаскивали из слякоти усталые ноги. На шоссе становилось все больше выбоин, их не успевали засыпать дорожные рабочие; в выбоинах стояли лужи мутной воды. Щелканье кнутов и крики возчиков вспугивали ворон с опустевших полей.

— Паршивая погодка, — сердились люди.

— Так уж всегда бывает, когда снимаешь свеклу.

— Да уж. Грязь да туман.

Возы въезжали во двор сахарозавода и тянулись в самый конец, к глубоким и длинным бетонированным желобам, останавливались на краю, и люди с вилами вскакивали на возы, сваливали свеклу в желоба, заполняя их до краев — огромные груды свеклы росли с каждым днем. Но ее все еще было мало, пустые телеги уступали место груженым, поочередно отъезжая, совершали как бы круг по двору — бесконечная вереница бусинок на четках.

Возил старый Балент, возили Вендель и Видо, возили батраки «Белого двора» и из других имений, где свеклу убирали ускоренным темпом. Возили и крестьяне, мелкие свекловоды, Лепко, Звара, Крайчович, Ратай, Кмошко — все они уже не раз побывали на заводском дворе.

Работы грохотали со всех сторон.

После долгого перерыва над высокой трубой сахарозавода черным флагом заколыхался дым. Мощная башня фабрики для обжига извести выбрасывала белесые клубы.

Все было на своем месте, везде люди напрягали мускулы — и настороженность. Если на дворе они тряслись от холода, разгружая свеклу, и мерзли, забрызганные водой из канав, то внутри завода рабочие изнемогали от влажного жара; тут приходилось работать полуголыми.

Шла кампания!

Казалось, каждое движение, каждая мысль и каждый вздох людей были соединены с приводом этой общей трансмиссии: кампания рвется вперед, она требует всех ваших сил, вашего разума, требует всего человека целиком. Нет времени ворон считать.

Но это было лишь внешнее впечатление.

В недрах трудов, от которых содрогался завод от фундамента до самых верхних этажей, замечалось какое-то таинственное волнение, рабочие шушукались, цедили слово за словом, — так сквозь густое решето просеивают доброе зерно. Слова перескакивали с места на место, сыпались по лестницам вниз, в первый этаж, западали и в громадные котельни, к жарким печам — маленькие словечки, но они путались под ногами даже истопников, угольщиков и мусорщиков, большинство которых работало в глубоких подвалах.

— С каждым годом все хуже…

— Скоро и смысла не будет работать…

— Да что поделаешь? Коллективный договор…

— Бывали договоры и получше!

Постоянные рабочие и служащие тоже кое-что слышали, спотыкались о беспокойные словечки, но отворачивались от них без внимания или все с большим усердием принимаясь за свое дело. Они-то стояли на твердой почве, постоянная плата была им порукой, что они выкарабкались из ямы, где осталось столько их знакомых и из которой хоть на несколько недель вырвались сезонные рабочие.

Сезонники в тот год сознавали, что с ними обошлись несправедливо.

— И кто это состряпал такой «прекрасный» договор?

— Сам знаешь, кто… наши друзья!

— Им бы хоть жалкий грош, да урвать из нашего заработка, сволочам.

— Грош к грошу, вот тебе и сотни тысяч. А как же? Ведь договор — для всех сахарозаводов!

— Говорят, уж и сахарный паек не будут давать.

— Но по договору…

— Не будут!

Истомленные жаром в цехах, облитые потом, измученные работой, которая требовала напряжения всех сил, рабочие радовались даже кратким передышкам. И тогда эти маленькие словечки обретали больший вес и большую четкость, они перекатывались в головах с боку на бок, как камни, которые несет стремительный поток.

Но закончив изнурительную смену, люди уходили с завода, из этого гигантского бурлящего котла, наполненного парами и сладким запахом сахара-сырца, и быстро расходились по домам, чтоб набраться сил для завтрашней смены. Торопились домой, усталые, распаренные, шлепали по жидкой грязи дорог, растекались по улицам, некоторые садились на велосипеды и разъезжались по деревням.

— Как в пекле!

— Верно. Зато на целый год грехи отпустят…

— А денег — в обрез на месяц…

Просто такие коротенькие обрывки разговоров… Говорить не хотелось. Не хотелось думать. Вспыхнут где-то в душе одинокие искорки, перескочат от одного к другому — и погаснут.

За их спинами гремит завод… А в душах людей тихо, в них — тяжким трудом купленный покой.

На мирных просторах, на широких помещичьих свекольных полях и на крошечных крестьянских наделах страда в полном разгаре.

Отдыха не было. Брались за дело все, кто мог. Мужчины, женщины, дети — все высыпали на обнажившиеся поля, над которыми висели белесые завесы осеннего тумана. Сырая земля прилипала к ногам, к свекле, солнышко редко выбиралось из густых туч, воздух был холоден и влажен, дышать было трудно.

По полевым дорогам тащились возы со свеклой.

По шоссе, от города к полям, тарахтели пустые телеги. Волы, истощенные осенней пахотой и теперешней работой, с трудом переставляли ноги. Погонщики хлопали кнутами, просто так, впустую. Знали — волы не двинутся быстрее, даже если погонять дубиной.

— Не останавливаться! Не останавливаться, а то я вас!.. — орал Бланарик.

Никто и не думал передохнуть — Бланарик просто по привычке торопил и подгонял людей: как бы кто не вздумал постоять, опершись на мотыгу, как бы женщинам не взбрело в голову подняться от куч свеклы, распрямить спину, как бы ребятишкам не захотелось удрать, побегать на воле…

— Пошел, ты! — кричал он на детей, глядя на их покрасневшие ноги. — А ну, быстрей, сопляки, носите свеклу, а то еды не получите!

Он и сам совсем измотался.

В стороне, на крестьянских наделах, работа шла гораздо медленнее: тут каждый хозяин был один на все про все. Надрывались с утра до ночи, но работы было слишком много, одних рук не хватало.