Петер Илемницкий - Избранное

«Так, так», — соглашались некоторые.

А другие возражали:

«Что ж, мы заслужили немного отдыха».

«Ничего против этого не имею, — на все стороны посверкивали очки, — желаю такого отдыха кому угодно, но за себя скажу: мне такой отдых претит. Думаете, не хожу я каждый день на станцию, не смотрю на бывший свой склад, где я проработал столько лет? И больно делается, когда видишь: пришел новый человек и перевернул все вверх ногами — новый порядок, новый дух, все новое. И думаешь: для того ли ты старался, не спал ночами, соображал, как работать лучше и точно по предписаниям, чтоб теперь смотреть на все это… и молчать? К чему тогда была вся моя работа? Эх, господа!..»

И он тогда с сожалением посмотрел на свою пенсионную книжку, будто взвешивая, стоило ли ему так трудиться. Вавро бросил тогда взгляд на книжку, увидел — тысяча шестьсот восемьдесят шесть крон — и в глазах его зарябило.

«Нам неплохо живется», — примирительно заметил кто-то.

«Можем жить спокойно».

«Даже выпить, когда захочется…»

«Ведь вот и вы тоже, — засмеялся, обращаясь к старичку, его сосед и шутливо погрозил ему пальцем. — Разве не встречаю я вас иногда в вокзальном ресторане? Признайтесь-ка!»

«Да я и не жалуюсь, — защищался, смеясь шутке, старый складской служащий. — Боже сохрани! Мне хватает, живу в собственном доме, дети обеспечены, — нет, я не жалуюсь. Но без работы, господа, без работы я просто не могу жить!..»

В эту минуту — Вавро вспоминал все яснее и яснее — на почту ввалились торговцы, направляясь к окошку, где выплачивали пенсии. Это и положило конец разговору, и как бы вырвало его из состояния ошеломленности тем, что он услышал.

«Мне хватает, живу в собственном доме…» — ударами большого колокола звучали в сознании Вавро слова пенсионера. Сердце его учащенно билось.

Он вскочил, встал посреди холодной и безмолвной комнаты, стиснул руками трещавшую голову и воскликнул:

— А нам-то что же делать? Мы голодаем… и нет у нас своего дома!

В тот день Клатова с нетерпением дожидалась минуты, когда к ней придет сын.

И не дождалась.

А дни ползли, и не было им конца.

Вавро вышел с биржи труда как слепой. После темного коридора муниципалитета свет улицы его чуть ли не ошеломил. В первое мгновение он прикрыл глаза и шел по памяти, без цели. В переулке просигналил автомобиль, со двора, где была кузнечная мастерская, вывалились клубы едкого дыма: кузнец прижигал копыто лошади. Резкий ветер несся по улицам, подымая пыль, срывал с деревьев сухие листья. Ряды домов стояли тихие, отчужденные — люди позакрывали все окна.

Вавро дошел до противоположной окраины. Немножко удивился этому — и двинулся обратно.

Итак, он зарегистрировался на бирже.

Стал просто номером…

В воскресенье он отправился к Петеру. Потеплело, стоял ясный осенний день, какие бывают при слабых заморозках.

— Ничего? — спросил его Петер.

— Ничего.

Они вместе вышли за деревню. Свекловичные поля местами уже были перекопаны, зеленели озимые, отдыхали пашни.

— А я уже с этим смирился, — сказал Петер. — Буду крестьянствовать вместе с отцом. Хотя это так… странно. Никто из нас на это не рассчитывал.

А Вавро думал: какой Петер счастливый! Хоть клочок земли… Над головой крыша отцовского дома, каравай хлеба, крынка молока. А у меня что?

Немного погодя он заговорил:

— Я записался на биржу труда. Я уже на все готов. Только страшно это… Если б ты знал, как это страшно! Знаешь, как представлю себе все это — собственное бессилие и убогость, как подумаю, что вот мы молоды, здоровы, а вынуждены прожить впустую или умирать… Когда увижу, что на наши места садятся по протекции разные барышни или старые сморчки — я бы… А что нам делать? Иной раз думаю: отрубили б мне руки, голову бы отрубили — и ничего бы не изменилось, никому они не нужны, никто их не требует. Ах, если б я хоть разучился есть!

В поле у распятия встретили Ондрея с Агатой. Они шли, взявшись за руки, и казалось — серебристый свет слабого солнышка слетел в их прояснившиеся глаза.

Разминувшись с ними, Вавро остановился и спросил:

— Знакомое лицо… Кто этот парень?

— Ондрей Ратай, ты, верно, его уже видел. Хороший парень. А девушка — его милая. Только… отец не разрешает ей с ним встречаться. Видишь, у всякого — своя тень…

Веселый смех Ондрея долетел до них.

— Ну, верно, эта тень не так уж страшна. Слышишь, как смеются?

Ондрею с Агатой было отчего смеяться. Им было весело — они были счастливы.

Маленец часто признавался себе, что бороться напрасно. Зря грозил он Ондрею. Зря следил за Агатой, куда бы она ни пошла. Но…

То была уже не та Агата, тихая, замкнутая, скупая на слова, на веселый взгляд. То была уже не та смуглая, серьезная девушка, походившая на монахиню, не прежняя Агата, знавшая только работу, отцовский дом да церковь. Ее будто разом обдуло свежим ветром — она пробудилась, и внезапно открылся ей совершенно новый мир. Мысли разбегались, руки не знали, что делать, случалось, она теряла власть над собой, подчиняясь неведомой силе, которая направляла ее шаги. Случайность ли, что в такие минуты она всегда встречала Ондриша? Ведь Агата боролась, Агата не хотела идти наперекор отцу, не хотела попасть на языки сплетников — но все это пришло: и гнев отца, и людские толки. Пришло против ее воли, пришло по воле отца и любопытных людей, но она не могла уже остановиться, не могла повернуть вспять.

Маленец проиграл именно в тот воскресный день, когда как-то запретил ей выходить из дому. В тот день Агата впервые узнала, что у нее есть сердце и что в этом сердце родилось такое, чего она до сих пор не ведала.

Второе поражение потерпел Маленец в эту неделю.

В ночь с четверга на пятницу кто-то украл у Маленца поросенка прямо из хлева.

— Не ходите никто к хлеву, чтоб не затоптать следы! — приказал он домашним, а сам побежал к судье и потом в город за полицией.

Полицейские пришли, осмотрели и хлев и прилегающие места, не нашли никаких следов, поспрашивали, записали что-то и ушли.

— Еще бы — обмотал себе ноги мешком, и все! — высказался о воре судья.

Делать было нечего.

Под вечер явился во двор к Маленцу старый Токарик, который половину всех свадеб в деревне считал своей заслугой. Он принес что-то в платке и подал Маленцу.

— Вот, возьми.

— Что это? От кого?

Токарик не ответил.

Маленец тоже ничего больше не сказал, только покачал головой. Пошел в дом, пригласив Токарика:

— Входите, посидите у нас.

Развернув платок, Маленец чуть с ног не свалился. И жена его, и Агата — обе ахнули от удивления.

— Что это за фокусы, дядюшка? — накинулся Маленец на гостя. — Из моего же борова да мне же гостинец принесли?

— Я ему сразу сказал, что ты так подумаешь! — засмеялся старик.