Петер Илемницкий - Избранное

— Да не морщит, — снова соврал сын, — оставьте все так.

— У меня круги перед глазами…

— Отдохните, мама, вам достаточно досталось за день.

— Завтра…

— Конечно, завтра времени хватит.

Это была неправда — время, хоть и ползло медленно, но все же ползло, и если сегодня девятое, то завтра уж наверняка десятое — день, в который решится его судьба. Последний день, и не пойдет Вавро представляться, не покажется в конторе Бирнбаума, не предложит лично свои услуги. Вчера совсем было решил пойти, уже представлял себе, как постучит в дверь и войдет, как будет стоять перед паном Бирнбаумом, услышит его вопрос: «Скажите, пан Клат, каковы ваши условия?» — и твердо помнит свой ответ: «Пан Бирнбаум, этого вопроса я не ожидал и очень смущен. Но если вы спрашиваете — надеюсь… пятьсот крон устроят и вас…» Он решился, он так ясно представлял себе все это, но пальто выпало у мамы из рук, а завтра — десятое.

Поздно.

Никуда он не пойдет. Будет дома ждать решения.

На другой день Клатова все же закончила починку. Пальто приобрело лучший вид. Мать была очень горда и полна новых надежд.

— Теперь его вполне можно носить. Еще год в нем проходишь.

— Да уж не меньше! — поддержал ее Вавро.

Уже лежа в постели, мать вспомнила о том, что волновало Вавро всю неделю:

— Значит, сегодня решили.

— Только кто знает как? — отвечал Вавро. — Здесь уж, верно, не было такой конкуренции.

— Завтра пойдешь узнавать?

— Не лучше ли подождать письменного ответа? Чтоб они там не думали…

— Почему? Пойди завтра. И зайди ко мне — расскажешь, я буду как раз у Квассайов.

— У Квассайов…

Его будто швырнули на колючки. Пробормотал:

— Зайду… только если будет удача.

Спал Вавро беспокойно. Снилось ему, что стоит он на перекрестке двух дорог, теряющихся в непроглядной тьме. Во тьме светятся глаза — одни черные, с отблеском молодой взбудораженной крови, другие — зеленоватые, злобно сверкающие какой-то холодной радостью, — глаза притаившихся хищников, которые каждую минуту могут броситься и разорвать его. Дорога манит его, темнота устрашает. Что ему делать? И он не двигается, а перепутье — как вилы, на которые он насажен, перепутье — не цель, а только неимоверное страдание и неизвестность.

Утром он встал разбитым. Было рано; от тьмы болезненного сна он пробудился, а другая тьма напирает на окно. Или он еще спит? Вон и тут глядят на него, холодно мерцают зеленоватые глаза, свет их проникает в комнату, бередит изболевшуюся душу.

В темноте раннего октябрьского утра дрожали звезды…

Мать ушла на работу, едва забрезжило.

— Не забудь зайти ко мне! — напомнила она ему еще раз в дверях.

Из густого, низкого тумана выкарабкалось холодное солнце. На крышах постепенно стаивал тонкий слой инея, капли сверкали мелкими осколками стекла. По улице спешили люди.

Вавро вышел из дому, встретил на углу смеющихся мальчиков с книгами под мышкой. Они бежали, один показал на башенные часы, и все побежали еще быстрее.

«Куда бежите? — мелькнуло в голове Вавро. — Куда спешите, маленькие мои товарищи? Первый, второй класс? Вы вбежите в восьмой, как призовые кони, получите аттестат — и тогда сможете отдохнуть. Мечты и чаяния? Нет ничего, кроме горькой действительности, которая вас ошеломит и обманет»…

Тем временем он добрался до дома Бирнбаума. Постучал, вошел.

— Что вам угодно?

— Мне хотелось бы поговорить с паном Бирнбаумом. Это я.

Навстречу Вавро встал огромный, тяжелый, наклонившийся вперед человек — такими бывают экспедиторские лошади.

— Моя фамилия — Клат. Я пришел спросить, может, вы любезно…

— Ах, пан Клат! Простите…

Бирнбаум сел за стол, взял связку бумаг и вытащил из нее письмо Вавро вместе с копиями документов.

— На какую оплату вы рассчитывали? — спросил пан Бирнбаум для того лишь, чтобы не молчать, и закрыл свои тусклые глаза тяжелыми веками, ожидая ответа Вавро.

— Я думал… так, крон пятьсот.

За соседним столом раздался короткий сухой смешок.

Вавро будто кнутом стегнули, — он посмотрел в ту сторону: два зеленоватых, холодных глазка глядели на него через очки в желтой оправе. Боже мой — это же…

— Простите, — повторяет пан Бирнбаум это зловещее слово, — но мы решили в пользу опытного специалиста… к тому же с меньшими претензиями. Но вы не огорчайтесь, вы молоды, у вас еще все впереди…

Вавро выскочил на улицу без единого слова.

Конец…

Наняли опытного специалиста.

И дешевле.

Ах! Какая змея зашипела ему в уши? Кто это плюнул своим смешком прямо ему в лицо? Холодные глаза за желтой оправой, розовый старичок горбится за письменным столом.

Боже мой — ведь это…

Вавро пытается вздохнуть, мысли ломаются, как сухой хворост под тяжелыми сапогами. Он широко раскрывает глаза, — разглядеть, что же собственно произошло, настораживает слух, — быть может, хоть откуда-то долетит ответ на отчаянный вопрос, сотрясавший его.

Тишина. Улица лежит в сыром объятии туманного утра, солнце скрылось за белесыми облаками. Дыханием осени веет отовсюду, по мостовой бессильно кружится сухой лист. И нет ответа.

Дома Вавро бросился на постель, перевернулся навзничь.

Конец!

Наняли опытного специалиста.

Черт! Ведь это тот противный старикашка, который приходил на почту за пенсией, когда Вавро отправлял свое письмо! Тот, кто насмехался над Вавро за то, что он не знает, куда сдавать заказные письма, тот, который разговаривал со своими приятелями и поднял шум на всю почту!

Вот кто опытный специалист, да еще с меньшими претензиями!

Меньшие претензии? Еще бы!

Будто раздвинулся черный занавес, в памяти всплыло все, что он услышал тогда на почте из разговоров пенсионеров; он тогда был так поражен, что растерялся до смешного.

«Вам бы еще служить, — говорил тогда один пенсионер этому старикашке. — Вы еще полны жизни и силы».

«Несправедливость, — убежденно отвечали желтые очки, — большая несправедливость, я всегда говорю! Нас выбрасывают вон, даже не спрашивая, согласны ли мы, заставляют отдыхать, когда нам хочется работать. Посмотрите, я служил много лет, сейчас мне шестьдесят. Разве это возраст? Ведь я только теперь как следует вникнул в дело! После стольких лет многое умеешь оценить, разбираешься во всем до последней буковки, — у тебя богатая практика, ты достиг определенного совершенства и безупречности, радуешься этому — и на тебе, тут-то тебя и сажают на пенсию!»

«Молодежь своей очереди ждет!» — заметил кто-то.

«Ну и пусть ждет! — вскипел старичок. — Мы тоже ждали».

«Но не так долго».

«Иные были времена».

«Да ведь мы толкуем о работе, господа, о совершенстве в работе, об опыте! Разве мы, с нашей долголетней практикой, не больше можем?.. Да я десятерых молодых посрамлю! Наша ли вина, что от работы у нас волосы побелели?»