Петер Илемницкий - Избранное

«Вот ты и отучительствовал, — хватается Клатова за первую мысль, расцветшую перед ней беленой. — Не успел начать, мальчик, и уже — конец…» И закружился тогда перед ее глазами смерч, втянул в себя все предметы в комнате, закрутил, понес с непостижимой быстротой, в ушах завыла дикая метель, — у! какая непогода, на улицу и пса не выгонишь, а она, Клатова, все ж идет, шагает вместе с Вавро по неоглядной равнине, открытой всем злым силам, а они идут и падают, встают и продолжают путь, борются со смерчем и диким вихрем. Идут, потому что ничего другого не остается, нет у них ни уголочка, где бы укрыться, ни человека, который протянул бы им руку. Надо бороться — а они одиноки.

Потом вихрь утих, лег у их ног, но так, как припадает к земле хищник, который почуял добычу и готовится к прыжку. Тогда Клатова приподнялась, опершись на локоть, будто защищаясь от чего-то, и выдохнула из последних сил:

— Опять нужны деньги на гербовые марки?

Ее тихий голос едва долетел до сознания сына, коснулся его слегка, как касается нас тонкая веточка, когда мы проходим по ельнику. И все же сын услышал ужас в голосе матери, вскрик вечно обманываемой надежды.

— Марки? Нет, кажется, для такого прошения марок не нужно. Ведь это частная фирма.

— Значит, не надо — слава богу…

Она снова легла, как покойница, лицо ее разгладило чувство большого удовлетворения, и через минуту Вавро услышал тихое, короткое дыхание, баюкающее мать в объятиях сна.

На другой день с утра Вавро собрался на почту отправить свое письмо. Было четвертое октября, день выдачи пенсий, и на почте толпилось много пенсионеров. Вавро не мог протиснуться к окошку, да он и не особенно старался, — встал с пенсионерами, ожидая своей очереди; он и не догадывался, что здесь заказные письма не принимают.

Пенсионеры в очереди разговаривали. Выплата подвигалась медленно, никто из них не спешил, у всех было достаточно времени в этот день, который стал для них днем регулярных встреч.

Вавро стоял, высокий, худой, глядел за перегородку, отделявшую зал от служащих почты, в окно напротив; за окном лежала улица, выстланная золотым пухом октябрьского солнца. Временами доносились скрип колес и топот конских подков — на улице было оживленно и шумно, крестьяне свозили хлеб, развязывали полные мешки, набирали пригоршнями образцы зерна, спорили с покупателями. Одни только разнузданные кони спокойно хрупали сечку…

В соседней комнате неравномерно постукивали телеграфные аппараты.

Вдруг в прихожей послышались громкие голоса и быстрые шаги. Вошли три торговца, у каждого из них в руках пачки платежных бланков и деньги. Они бросились к окошку, перед которым стоял Вавро с пенсионерами, будто у них крыша горит над головой. Пенсионеры сгрудились тесной стайкой, чтоб не пропустить торговцев. Один из стариков, маленький, розовый, подвижной, как ртуть, наступил Вавро на ногу.

— Ах, пардон, — он тотчас извинился, оглядев Вавро из-под очков с желтым ободком, его живые глаза смеялись. — Тоже за пенсией, молодой человек?

Только тут Вавро сообразил, что ему надо подойти к другому окошку. А юркий старичок взглянул на его письмо, на котором дважды было подчеркнуто слово «Заказное!» — опять засмеялся и воскликнул:

— Э-эх, молодой человек! Заказные-то — рядом, разве не знаете?

Вавро застыдился и, не говоря ни слова, отошел к нужному месту. Насмешку старичка он проглотил, как горькую пилюлю. Рассердился на себя, — какой он рассеянный и бездумный, ходит, как безрукий слепец. С чего это он встал к этим старикам да слушал их ворчливые речи? Он так далек от их мира, он молод и все еще ждет, что принесет ему судьба, а у них, конечно, все уже позади, и они только доживают остаток жизни.

Сдав письмо, Вавро выбежал на улицу. Он ничего не видел, не слышал, потому что все еще раскаленным железом жгли его слова старого пенсионера: «Заказные-то — рядом, разве не знаете?» Еще бы он не знал! В состоянии же он прочитать надпись над окошками и на почте бывал сколько раз, все он знает…

И потом: «Тоже за пенсией, молодой человек?» Так и стоит перед глазами этот юркий розовый старичок со своими насмешливыми глазами за желтыми «ободками очков, слышится его смех, который — черт знает почему — кажется ему таким ядовитым. «За пенсией?» — старик проговорил это так, будто бил себя в грудь и кричал: «На это имею право я, имеем право мы — мы отслужили свое, теперь пускай послужат зеленые мальчишки, как вы, молодой человек! Только далеко всем вам до нас!»

Живут под стеклянным колпаком, думает Вавро. Совсем как старый, засохший репейник, который ни солнце не воскресит, ни мороз не побьет, и все же он сухими своими листьями впитывает влагу, направляя ее к мертвым корням.

Что-то кричит, вздымается в душе юноши: «Да я ведь хочу работать, трудиться, хочу добыть себе место под солнцем, как все живое, хочу жить и работать! Мне еще и двадцати нет — мне ли думать о пенсии, об этой заплате на изодранный плащ, мне ли думать об отдыхе, когда силы кипят в молодом теле, а голова полна мечтаний и планов?»

На углу улицы кто-то окликнул его.

— Вавро! Что поделываешь?

Оглянулся: Марек, он стоял вместе с Кмошко, веснушчатым, как яйцо дрозда. С ним Вавро был незнаком.

— До сих пор — ничего, — ответил Вавро, пытаясь улыбнуться. — А очень бы хотелось!

— Да и мне тоже, только хотеть — мало!

— Повсюду протекция, — подхватил Кмошко. — У нас в деревне месяц тому назад учителя выбирали… Ты ведь знаешь, чем дело кончилось? — обратился он к Мареку.

— И Вавро знает, — отозвался тот. — Он тоже подавал прошение, и Петер.

— Приходится ждать. А это тяжко.

— Ждать да ждать… Нет хуже.

— Вот и с нами так, — снова начал Кмошко. — Перед жатвой советовали крестьянам: не продавайте хлеб сразу после уборки, погодите, когда цены установятся! А как же мне ждать, как не продавать, если мне банк грозит? Вон они, все такие, — он махнул рукой в ту сторону, где стояли крестьянские возы. — Скупят у нас по дешевке, а потом назначают высокие цены. Что я хочу сказать-то, не соврать — одним-то ждать легко, а другому и просто невозможно. Так-то.

— Долго не выдержишь, — заметил Вавро.

— Почему не выдержишь? Человек все выдержит. Я жду уже полтора года, нет, больше, и… Зарегистрируйся на бирже, там иногда что-нибудь перепадает…

Вавро вернулся домой с таким чувством, будто только что вынырнул из бездонной холодной глубины, в которой тонул, теряя сознание. Там, в этой глубине, он был ничем, чужеродным телом в необъятности холодной стихии, крошкой, упавшей со стола жизни и потонувшей. Эта бездонная глубина лишила его ощущения бытия, стерла черты лица, поглотила мысли, отняла имя, превратила в мельчайшую песчинку, что осела на дне — просто песчинка, ее и не различишь…