Петер Илемницкий - Избранное

Надеюсь, мне удалось хоть приблизительно показать, каким способом нотариус защищал Лищака. Говорил он, сами видите, как старый крючкотвор. Ему нужно было, чтобы лавочник не выдал Лищака.

А Цут, как я уже сказал, и сам в то время совсем растерялся — знал, что война близится к концу, нет ничего определенного, одна власть сменяет другую, как после зимы настает весна, а после ночи — день. Нынче здесь немцы, а завтра бог весть кто…

— Правда, — промолвил Цут несколько сдавленным голосом, — порядок был, и ни с кем ничего не случилось.

— Ваше здоровье! — поднял нотариус свою стопку.

— Ваше! — подхватили немцы.

А офицер махнул рукой, словно комара отгонял, и говорит Лищаку:

— Можете идти.

Уже на «вы» заговорил, гадина!

Я стоял возле младшего нотариуса, ожидая документы. Спросили меня о численности моей семьи.

— Ну, — говорю, — я сам, потом жена, ребенок…

— Но с вами еще письмоводитель живет, не правда ли? — говорит младший нотариус, косясь на соседний стол.

Я было подумал, что он ошибается, и только потом смекнул. Ну конечно же! Он мог бы вписать ко мне хоть десятерых — частенько у нас партизан был полон дом!

— Ах да, я чуть было не забыл Матея, — говорю. — Действительно, четверо нас.

— Так как его зовут?

— Матей… О господи, как же… — ищу скорей какую-нибудь подходящую фамилию. — Ну да, Матей Кордик!

Младший нотариус вписал в мой документ четвертое, несуществующее лицо, протянул мне бумагу и сказал:

— Как-нибудь выпишем и ему удостоверение личности…

Ну до чего же милый человек, ей-богу, и бесстрашный притом: под носом у немцев делал такие дела, за которые мог страшно поплатиться… Как он помогал людям, я увидел тотчас после того, как сам получил документы: как раз в это время в контору вошел заведующий нашей школы вместе с каким-то парнем и — прямиком к молодому нотариусу:

— Так и так, вернулся мой зять, и нужно ему удостоверение личности.

А у парня вид такой, словно он только вчера из дикого леса: глаза щурит и держится не очень-то уверенно. Как ни рылся я в своей памяти, никак не мог его припомнить и в конце концов пришел к твердому выводу, что этого человека у нас в деревне никто никогда не видел.

Но молодой нотариус не ломал себе головы.

— Ваше имя и фамилия? — спросил он парня.

— Милан Фролко, — поспешил ответить за него заведующий школой, кладя на стол свежую фотографию. — Милан Фролко, родился там-то и там-то, служащий налоговой управы…

Паренек и рта не раскрыл.

Тем временем жена нотариуса внесла угощение и спросила мужа:

— А ты не забываешь господ?

— Господа, прошу вас! — принялся потчевать немцев нотариус. — Ешьте, пейте на здоровье!

А те уже здорово хватили и едва глазами моргали.

Когда удостоверение для Фролко было готово (а должен сказать, молодой нотариус пек их как блины), мы все вместе вышли на улицу, и тут решил я пощупать учителя:

— А у вас, сдается, большая семья!

— Такая у меня семья, — отвечает учитель, — что я хоть сейчас батальон выставить могу. И каждый день родственничков все больше. И вот странность — одни мужчины, — усмехнулся он мне прямо в глаза.

Оказалось, что парень, только что возродившийся под именем Милана Фролко, — чешский студент-партизан, которого немцы поймали вчера в лесу и вместе с другими пленными привели в школу. Дивитесь, как ему удалось проникнуть из школьного здания в квартиру заведующего? А я бы сказал, никакого дива тут не было. Если господа офицеры в сельской управе не отказывались от стаканчика, то тем более не терялись перед бутылкой самогона часовые в школе; опьянение застлало им мозги, какая уж тут бдительность!

Так и вышло, что студент, которого как партизана, да к тому же чеха, ждала неминуемая смерть, проскользнул вслед за школьным сторожем в квартиру заведующего.

— Спасите меня! Помогите!

Так и вступил он в семью. Ночью потом его вывели на дальний хутор Медведёво — солдат и партизан там было, что маковых зерен, да и старые наши полицейские там скрывались.

Но сейчас еще ночь не наступила, Фролко еще не отвели на хутор; шел он с нами к школе и все твердил свое новое имя: «Милан Фролко, Милан Фролко…»

А надо сказать, что, как ваш теперешний класс, в котором вы учите детишек, так и все остальные помещения школы были забиты несчастными, схваченными по лесам. Еще и сегодня мурашки пробегают у меня по спине, как вспомню этих бедняг. Измученные долгими походами, исхудалые, избитые — многим из них смерть смотрела в глаза.

Думаете, немцы заботились о них? Хлеб давали, гуляш им варили? Как бы не так! Ничем они их не кормили, загнали попросту в классы да поставили на дворе часовых. Вот и все. Хоть ломала немцев злоба, хоть считали они, что мстят за измену, и вели себя, как в завоеванной стране, — следует признать, что кое-кому из них война уже осточертела; кое-кто уже не верил в обещанную победу, только и мечтал попасть наконец домой, и к службе стал равнодушным.

Нет ничего легче, как подметить такие настроения и слабые стороны охраны.

— Нынче в воротах стоит Вольфганг, — сказала жена заведующего, когда мы вошли к ним. — Опять спасем кого-нибудь… А вы спрячьтесь до вечера на чердак, как вас звать-то?

— Милан Фролко, исконный словак! — засмеялся молодой чех.

Как бы я ни старался, никогда мне не удастся нарисовать вам точную картину того, что делали наши люди для спасения арестованных. А дело было куда как нелегкое — немцы-то нагнали в школу сотни схваченных! В каждом доме у нас дым стоял коромыслом, как перед рождеством Христовым, в каждой халупе сломя голову варили, пекли, жарили. Хлеба да пирогов носили целыми корзинами, похлебку таскали ведрами…

Да что там похлебка, что там хлеб с пирогами! Тут еще и другое творилось.

Как раз, когда я выглянул в окошко из учительской квартиры, явились на школьный двор Шимон с Марой, неся огромную корзину. Они подошли к часовому, и пока другие люди со своими припасами топали прямехонько в классы, Шимон отвернул тряпочку, прикрывавшую корзину, и стал потчевать Вольфганга пирогами. Ей-богу, душевное было меж ними согласие, Шимон и по плечу немца похлопывал, как близкого друга.

— Сейчас вы кое-что увидите, — сказала учительница, а супруг ее добавил:

— Голову позакладываю, что под Мариными пирогами лежит еще кое-что! И спорим — лежит там Шимонова старая шапка да рубаха!

Мне, конечно, любопытно было, чем-то кончится визит Шимона. Ну, чтоб не испытывать ваше терпение, скажу уж прямо: кончился он сверх ожидания хорошо.

Первым вышел из школы Шимон. И опять заговорил с часовым; рассказывал что-то, руками размахивал, а все для того, чтобы посмеяться, похохотать, поднять немцу настроение.

Тем временем во двор стали выходить остальные посетители.