Петер Илемницкий - Избранное

И о Безаке понемногу забыли…

Только мы, несколько человек, не верили ничему: мы ведь и сами с усами! В каждом решении, что принималось у нас, в каждом предприятии чувствовали мы направляющую руку Безака.

Однажды наши солдаты, пробравшиеся с той стороны Поляны, дали знать Безаку, что есть три неких товарища, которые во что бы то ни стало желают перебраться сюда и встретиться с ним.

— Вы их видели? Опишите их, — сказал Безак.

— С виду они вот какие, — начали солдаты. — У одного — высокий лоб, зубы редкие; другой — седой как лунь, а у третьего, самого из них молодого, — борода, видно, в лесу отпустил…

Когда солдаты сообщили еще более точные приметы, Безак убедился, что это не ловушка, что, пожалуй, это очень хорошо ему знакомые люди, которым надо помочь.

— Кто этот, с бородой, — не догадаюсь, — сказал Безак Валеру Урбану, с которым делил землянку, — но пусть меня громом прибьет, коли остальные двое — не Базалик и Чабан! Пошлю-ка я за ними. И перейдем мы с ними в новую землянку под Вепором — пускай теперь Гондаш помучается с нами.

Адам Панчик послал за этими тремя людьми Шимона и Лищака.

— Приведите их к вечеру. Их надо будет переодеть.

Посланцы задание выполнили и незаметно провели этих людей к Безаку.

Безак угадал! Это действительно были Базалик и Чабан. Каждый из них своим путем вернулся из России и делал во время восстания свое дело. Я не был при этой встрече, но представляю, как они обнялись! Сами понимаете: старые соратники… Сходки, стачки, конференции… Младшего из них, с бородой, Безак не знал, но, увидев, что парень с головой и занимается научными вопросами, приказал поселить его в надежном месте, где бы человек этот мог писать свои книжки до тех времен, пока его не оторвет от этого дела новая канонада.

Декабрь — такое время, когда люди собираются на посиделки и женщины занимаются своим рукоделием. Этот обычай испокон веков имел практические корни, а тем более во время войны, когда керосина мало, а Кавказ завоевать нам так и не удалось. Так что у одной лампы сходилось чуть ли не полдеревни.

В тот вечер, когда Сигальчик с Лищаком вели в деревню трех дорогих гостей, хата Стрменя была битком набита. У меня тогда было дело в деревне — я подыскивал возчиков. И хотя знал я, что у Стрменя остался всего один вол, а о лошадях он до сих пор только мечтает, и возчиком, следовательно, быть не может, все равно заглянул к нему на минутку — надо же рассеяться малость.

О женщинах, прявших пряжу, ничего не скажу, а вот девушки за прялками просто не знали, — сучить нитки или поглядывать на парней. А один из них уже затеял озорство: смастерил подобие кропила и, намочив кончик его в воде, подошел к одной из девушек и затянул:

И пошла игра в хохотушки! Которая сумела сдержаться, не захохотала — хорошо, а которая засмеется, той — хлесть, хлесть! — брызнет кропилом в лицо, по плечу… Ах, как веселилась молодежь! Сколько смеху, визгу!

В самый разгар в сенях скрипнула дверь. Стрмень вышел, поговорил с кем-то и, вернувшись, позвал меня в чулан. Там Лищак представил мне человека, у которого мягкая прядка волос спускалась на высокий лоб.

— Принимай гостя, — сказал Лищак. — По приказу свыше ты должен охранять его. Он пойдет в новую землянку.

Меня, естественно, мучило любопытство, ужасно хотелось узнать, с кем имею честь — ведь по тому, что сказал Лищак насчет приказа свыше, я понял, не простой это человек…

А тот сразу догадался, что делается в моей душе, и сказал мне в утешение:

— В жизни у меня были тысячи фальшивых имен. Теперь, если хочешь, зови меня Дубильщиком. Немцам шкуру дубить помогаю… Ты доволен?

«Да, то птица высокого полета, — подумал я. — И шутить умеет, а попробуй раскуси его!»

С тем большей охотой помог я ему натянуть штаны и старую рубаху Стрменя.

Ну и вид! Когда он еще нахлобучил на голову старую шляпу — совсем стал похож на пугало огородное!

А тут как раз прибежал в чулан маленький Мишко, мой речной браконьер, этот образцовый ребенок, прославившийся на всю деревню. Протер он сонные глазенки и, увидев дядьку, который сильно смахивал на какого-нибудь бродягу, схватил отца за руку и ахнул:

— Ай, Йожко Кациак!

Да так и застыл с открытым ртом.

— Кто это — Йожко Кациак? — спросил наш гость.

Стрмень шлепнул сына по губам, вскричав:

— Помолчи, озорник!

Очень ему стыдно было за простодушие сына, и ни за что на свете не желал он объяснить, кого имел в виду Мишко. Тогда я взял эту задачу на себя:

— Йожко Кациак известен по всему нашему краю. Это бродяга, старики его жалеют, взрослые не принимают всерьез, а ребятишки швыряют в него камнями.

— Вот и отлично! — воскликнул гость. — Такая маска мне и нужна. Поди-ка сюда!

Он притянул к себе Мишко, обнял его и сунул ему в кулачок пятикроновую монету.

После этого мы двинулись в путь.

Вы помните, о чем я упоминал раньше. В свое время получили мы распоряжение — я, конечно, тотчас сообразил, что оно исходит от Безака, — хорошенько оборудовать бункер на склоне Вепора; мы позаботились об этом не мешкая.

Хорошая штука предусмотрительность! Право, лучшего убежища и быть не могло. Шатайтесь по этим местам хоть целый день, спорим, не найдете бункер! И если в позапрошлом году, когда я привел туда русских инженеров, его можно было сравнить с комнатой, то теперь, когда мы его расширили, это были просто палаты.

Хотите знать, кто там жил?

Сейчас скажу. Пятеро там жили.

Сначала сюда переселились из Выдрово Безак с братом Владо и Валером Урбаном, а позднее, после долгих невзгод и опасностей, поселились там и двое наших известных товарищей — Базалик и Чабан.

Ах, какое было времечко! И жилось же им! На дворе метель, северный ветер — а им что? У них — отличная печурка, дров — завались! Захочется им капустной похлебки да ветчинки? Господи, да в двух шагах — наше лесничество с кухней, где моя Розка творила бесподобные чудеса! У них могло быть все, чего только ни пожелают, но они, едва вошли в бункер, первым долгом бросились к приемнику.

— Настрой на Москву! А если не выйдет, — тогда уж давай что-нибудь другое…

Конечно, вы не думаете, что всех их интересов было — похлебка с ветчиной да радио. О, нет! С того дня как они засели в бункере, связные так и забегали по всем местам — один Адам Панчик уже не справлялся, где ему!

Положение немцев ухудшалось, и среди их солдат немало было таких, которым война уже изрядно надоела. И они искали способ, как бы сбросить с себя хомут, который с каждым днем все больше натирал им шею.

Нашлось несколько власовцев, в которых наконец-то заговорила совесть, но к партизанам прежде всего перебежали кое-кто из венгров, что посознательнее.